Отправлено: 25.08.11 14:34. Заголовок: [it's time to go on]

Winston Fields & Marian Abbott
11.12.1975; half of a year later after Fichte's disappearance. MM.

А ты все ждешь, девочка моя. Ждешь с достойным великого уважения и сострадания упрямством хрупкой девы, оставшейся на причале и напряженно сверлящей даль моря своим чистым взглядом. Но пойми, - стихия, куда его забросила Судьба - вовсе не море. Она куда более злобная, куда более жестокая, куда более предсказуемая... Пора уже перестать верить в чудо. Пора жить дальше. Ты ведь еще так молода.

цитата:

Every night in my dreams I see you, I feel you, That is how I know you go on

 Отправлено: 25.08.11 16:50. Заголовок: «Она отказалась от о..

«Она отказалась от отпуска, не поехала домой, и теперь осталась, бедняжка, на все праздники совсем одна. Все ждет возвращения призрака».

Декабрь. 2 недели до Рождества.
Еще летом Мариан не представляла как протянет эту зиму, если до этого времени Фостер не вернется. Но сейчас все прошло. Ощущение беспомощности, если оно было, она задушила в себе, остро колющую в груди потребность ежедневно слышать язвительные упреки и замечания – игнорировала. Боль утихает, если не думать о ней. Так было и с Эбботт. Она старалась не думать, старалась забыть о времени, не считать сколько дней прошло с того рокового вечера. В конце концов, она сама сделала путаные взаимоотношения с Фостером лейтмотивом своего существования. В ее силах вернуть это на второй план.
Но положа руку на сердце, Мариан не могла отрицать, что если бы Фихте вернулся прямо сейчас, хоть в разгар ее рабочего дня, она бы с готовностью выбросила из головы всю чепуху о важности работы, поддалась бы порыву и повела бы себя как обычная нормальная женщина, выскочив ему навстречу и обвиняя, что он заставил ее так долго ждать, в перерывах между объятиями. Она всегда понимала его лучше, чем, должно быть, он сам себя понимал. Она могла бы удивить или даже разочаровать его, если бы повела себя так, но ей было бы все равно, потому что он стоял бы перед ней. Стоял бы...
Нет. Фостер не мог погибнуть, ведь это же Фостер! Уж кто-кто, а Мариан осознала весь смысл этого лучше всех остальных, которые злорадствовали, крутили пальцем у виска или сочувствовали ей. Ей не было до них дела, так ее вера в Фихте была велика.
В преддверии Рождества весь город украшен гирляндами. Но сегодня она совсем не обратила внимания на украшения, появившиеся в здании Министерства. Сегодня был тот самый день, когда она чувствовала себя хорошо, хоть и очень волновалась. Потому что вчера был день Операции.
Мариан спустилась на уровень, где находилась штаб-квартира авроров. Все время пока стояла в лифте, она чувствовала как от волнения ощутимо бьется в грудной клетке сердце. И вот наконец она здесь.
Кабинет главы авроров не в силах преобразить даже Рождество: здесь все как обычно. Эбботт вошла, потому что дверь была приоткрыта, и Аластор заметил ее фигуру в дверном проеме, сразу же позвав войти.
- О, Филдс! – улыбнулась она, заметив, что Уинстон стоит и, очевидно, докладывается о той самой операции, по причине проведения которой она заглянула к ним сегодня. Из-за которой так волновалась. Уинстон не был обеспокоен или угрюм, стало быть, могла ли она надеться, что все прошло успешно? – Давно не виделись, как ни приду, ты все в делах. Я не помешаю?
Наверное, это было написано в каждом ее движении, потому что если бы она сейчас не была так сконцентрирована на получении ответа на свой вопрос, она бы заметила, что они понимают, что именно ее сюда привело, и что разговор о стороннем – не более чем дань вежливости. И авроры как никто знают, что иногда ее просто незачем блюсти.
- Мариан, - произнес Аластор конкретизирующим тоном. – У нас есть для тебя новость.
Сердце, до этого беспокойно стучавшее, сейчас замерло, угрожая устроить аритмию.
- Да? Я слушаю, - как можно спокойнее ответила она, пытаясь угадать эту новость в лице Грозного Глаза или хотя бы Уинстона.
- Нам удалось схватить Чарльза Баркли, - это прозвучало так внушительно, что живи они в кинофильме, сейчас непременно грянул бы гром.
Чарльз Баркли был одним из тех, кто присутствовал в той лавчонке в тот самый день в тот самый час, когда группа авроров оказалась убита, а Фихте исчез. Он должен был знать, что случилось с единственным пленником, которого в тот день Пожиратели оставили в живых.
- К несчастью, при задержании он оказал сопротивление, - продолжал Аластор, потому что Уинстон, руководивший всей этой операцией, молчал. – И при попытке скрыться был убит.
У Мариан закружилась голова. Видимо, она резко побледнела, потому что стоило ей в поисках опоры ухватиться за стоящий рядом со столом Аластора стул, он тут же вскочил со своего места, и Филдс тоже кинулся к ней.
- Нет-нет, со мной все в порядке, - пробормотала Эбботт тише, чем говорила обычно. – Просто не пообедала, это, наверное, от голода.
Она изо всех старалась не думать никаких мыслей.
- Не стоит себя так изнурять работой, - сказал глава Аврориата. – Ты – слишком ценный сотрудник, Эбботт, - это было сказано прямо как бывало, когда она еще работала под его началом. Мариан кивнула, соглашаясь, что изнурять действительно не стоит. – Филдс, ты уже обедал? Вот и накорми даму! Не хватало мне еще, чтобы подчиненные с ног от голода валились, - он снова сел, взяв в руки какой-то отчет. –Всё, свободны, мне еще работать, - гаркнул он, и они вышли из кабинета.

В этом заведении был очень любопытный интерьер. Столики были отгорожены на вид тяжелыми занавесями, как бы отделяя одних посетителей от других и создавая видимость интимной личной обстановки. Только видимость, но это было кстати. Ей не хотелось видеть лица сейчас кроме сопровождающего ее Филдса, не хотелось идти домой, потому что дома стоял письменный стол, и не было даже кошки, а съесть что-нибудь все-таки было нужно.
- Ваш заказ будет готов через 20-25 минут, - сообщила официантка и после их кивка удалилась обслуживать другие «шатры» - столики.
- Как ты себя чувствуешь, Уинстон? – спросила Мариан. –Я надеюсь, вчера вы вернулись в полном составе? Как вообще все прошло, расскажи? Мне интересно, на этой бумажной работе можно с тоски помереть, - с деланным равнодушием спросила она. Вряд ли Филдс не знал, что в отношении всех этих вопросов Мариан просто не могла быть равнодушна, зря пытаясь показать сейчас обратное.

 Отправлено: 25.09.11 20:55. Заголовок: прости, это первый п..

прости, это первый пост после перерыва, и я въехала крайне стремно :DD

Есть такая традиция, как у Соллогуба, например – начинать романы (а в нашем случае посты) с полного имени главных героев. Что ж, начнем по традиции, ибо иногда уже имя исчерпывающе дает характеристику персонажа и дает читателю возможность сразу сделать необходимые ассоциации.
Уинстон Филдс (собственно, ассоциации: пьяница, дебошир, наглый бестактный остряк – храбрец при этом и хороший друг) очень редко лез в чужие дела. Впрочем, что это описывать – вы, наверное, и сами все знаете. Он не приставал к другим со словами «ах, у меня все так плохо, помогите мне, пожалейте меня» - но при этом автоматически отстранялся от людей, которые сами с подобными фразами, скуля, вешались ему на шею. По сути, ему очень редко было дело до чьих-то переживаний, каких-то о них размышлений – например, сегодня, когда его Авада попала прямиком под ребра пытавшемуся сбежать трусливому гаду, он ничуть не пытался раздумывать о том, что у этого гада могла быть семья – или же у этого гада были какие-то причины на то, чтобы таким гадом становиться. Филдс не думал, он прыгал. У него не появлялось никакой задней мысли о том, что он что-то может делать неправильно, потому что у него не было совести – у него только состоялось уже четкое моральное разграничение того, что плохо, и того, что хорошо, и никто уже не мог сместить что-либо из одной колонки в другую.
Мариан Эбботт тоже не лезла в чужие дела и предпочитала разбираться со своими сама. Филдс, однако, уважал ее за это. Он вообще любил уважать, но при этом привязываться не любил – так, смотрел со стороны и уважал себе в тряпочку. Но – удивительно! – он никогда еще раньше не замечал женщин, которые бы так яро следовали этому принципу – справляться самой, все решать самой, быть сильной и вообще держаться молодцом, не срываясь ни в истерики, ни во что-то еще. Самые сильные женщины порой рыдали у него на глазах; Уинстон видел столько слез на своем веку, что нельзя было винить его в черствости – просто если бы он каждый раз срывался и успокаивал их, его бы разорвали на кусочки сентиментальности, и вместо одного цельного человека с пусть и не самыми прекрасными чертами характера получилось бы много маленьких Филдсиков, чьим основным предназначением было бы бегать и доставать людей утешениями.
Нет, человеку не нужна жалость. Жалея человека, либо раздражаешь его, либо заставляешь отдаваться в цепкие лапы уныния. Вот почему Филдс никогда не обнимал рыдающих дам и не пускал вместе с ними скупую мужскую, - наверное, чисто из какого-то чувства противоречия начинал ругаться, вопить, что хватит лить нюни, заваливать их работой, в общем, по-своему помогать человеку забывать и отвлекаться – очень по-своему, конечно, но...
Но Мариан Эбботт не рыдала. Она просто на протяжении полугода ежедневно (только помимо праздников и выходных, пожалуй) спрашивала, нет ли вестей о том, где находится Фостер Фихте.
Через полгода Филдс удивился.

***
Алые паруса – есть такая аллегория – или это называется «развернутая метафора»? У каждого из нас есть свои алые паруса, которых мы ждем на причале огненными пожарами, а иногда просто кидаемся в волны и тонем за мечту, пытаясь достичь ее, приблизиться к ней хоть на жалкий миллиметр морской пены, поглощающей наши лица и руки, тянущиеся к небу.
У меня нет алых парусов, я живу настоящим. Я живу на алкоголе и кровавых боях, мне есть кого защищать и есть кому звонить по вечерам, у меня есть реальность, мне не нужна мечта, какой бы ярко-алой она не была. Мировоззрение «иначе» я слишком часто воспринимаю с простым словом «Жееенщины...» на губах, а все остальное меня не волнует. Но вот она – она – меня поражает. Серьезно.
Я никогда не думал, что женщина может так серьезно, без единой задней мысли верить. Кажется, я первый раз сталкиваюсь с этим чувством – господи, как ей это удается? Давно уже никто не вызывал у меня на лице такого отчетливого выражение «да ну». Ее алые паруса, мне кажется, на ее же глазах уже растаяли в морской пучине, погрузились в песок дна, и под давлением треснула свежая красочная парусина, разметалась на куски-ошмётки; а она все стоит, все стоит на причале и не спешит ни с горя бросаться в пенную волну, ни, опустив голову, покидать мостки. Ее вера горит в небесах указателем «мистеру Фихте воскресать слева», ее рука не устает махать, она готова, мне кажется, хоть за живой водой за Красные горы, хоть Туда-Не-Знаю-Куда за неизвестностью. Женщины!
Женщины...
А оказывается, в этом слове куда больше значений, чем половая принадлежность, грудь и бабские беседы о модных тенденциях и чужих мужьях...
Я не знаю, почему я теперь стал так часто молчать в твоем присутствии. Не то чтобы списывать это на какие-то внезапные возвышенные чувства, нет – но иногда мне кажется, что тишина, зависающая между нами, связана с какими-то неизведанными эмоциями, которые роятся в моей голове по отношению к твоим делам и словам. Если честно, никогда не уважал Фостера. Он младше... был младше меня, но слишком много из себя строил; иногда мне казалось, что он просто был несовершенен в прошлой жизни, и возродившись в новом круге Сансары, нечаянно забыл оставить в прошлой старости ощущение того, что он опытный и поэтому все должны ему внимать. Нет, я ничего не имею против него, он был неплохим аврором, умел построить свою тактику и выйти сухим из воды; но видеть в нем что-то большее, нежели неплохого спасателя своей шкуры на заданиях и случайного (да, я критичен, да, я его недолюбливаю, да, я имею на это право) при этом обезвреживания парочки масконосных ублюдков? Фи, микроскоп можете не предлагать, в таком человеке положительное может разглядеть только слепой.
Боже, мисс Эбботт, Мариан, ты же не слепая!
Или же это я слепой, ко всем чертям слепой, ничего не вижу и не понимаю?
Да, последнее время мне стало все легче верить во второе. Может быть, я и правда вижу все в слишком темных тонах? Право, - может, она просто знает, что ее Фостер этот жив и здоров – может она его в шкафу прячет, а он просто саботирует, а? Но я сначала тоже, например, верил, поддерживал ее в ее этом порыве веры, поддакивал, ругался с теми, кто протестовал, отрицал, всячески оберегал ее веру – потому что сейчас как жить без веры, черт возьми? Все в этой жизни сейчас и держится на вере – что примерно равно по смыслу словосочетанию «на соплях». Но ринит, как все знают, тоже чрезвычайно долго выводится... но не полгода же? Черт возьми, наверное, никто на такое не способен – замедлить ход жизни – от вопроса до вопроса – оставить только эту неприглядную суть в своем сердце и закрыть его на семьсот семьдесят семь замков... Мисс Эбботт, Мариан – может быть это я ничего не понимаю?
Наверное, ты все-таки умнее меня.
Или же ты просто боишься признаться?

***
- Идем сюда; это куда лучше, чем столовка аврориата, - пытаясь изобразить в голосе беспечность, издал Филдс чередованные звуки, которые лишь через секунду сложились у него самого в голове в смысл, входя внутрь одного из шатров и рывком стягивая с шеи потрепанный шарф производства мачехи. Эта милая женщина никогда не могла стать ему матерью, даже после всех тех лет, что он прожил в их с отцом семье; это была по-прежнему не его семья, и мачеха только виновато улыбалась в день рождения подаренным цветам и вязала к следующему рождеству новый колючий свитер. Впрочем, мы отвлеклись от темы. Филдсу совершенно не хотелось есть, и единственным вариантом его заказа было три чашки эспрессо – все-таки это было лучше, чем утреннее головокружение после Бодрящих чар.
Филдсу совершенно не хотелось есть. На самом деле, его сегодня целый день почему-то мутило – во-первых, так было всегда после каких-то особо неприятных заданий. Сегодня все выжили, сегодня все остались почти невредимы – только погибла сегодня последняя надежда Мариан в лице трусливой гадюки, чье имя Филдс даже не стал запоминать – все равно получилось запомнить визгливый, мерзкий последний крик – и все, все ноты. Филдс был одним из немногих авроров, который никогда не медлил, и в то же время не торопился, - на его счету было куда больше смертей, чем на счету других, но при этом он никогда не убивал тех, кого мог поймать, и не давал уйти тем, кто мог потом серьезно навредить светлым силам магического мира.
А во-вторых, он совсем недавно съел странный кальмаровый салат как раз из аврориатской столовки (новинка – пробуйте бесплатно – ага-ага, знаем ваш бесплатный сыр - но при этом каждый раз попадаемся - наверное, это козни Волдеморта, кальмары-то), и это также не способствовало приятным ощущениям в желудке.
- Да, все живы... – глухо отозвался Филдс в такт урчанию недовольного пищеварительного тракта и аккуратно икнул – да, Филдс относится к такому типу отвратительных людей, которые всегда обламывают своим идиотским поведением весь трагический антураж. – Мариан... знаешь, раз уж мы здесь... одни, так сказать... я давно хотел с тобой поговорить... кое о чем. Ты не против серьезных разговоров или...?
Он уже давно понял, что она, конечно же, «или» - как и он сам. Но полгода молчания сделали свое дело; желание помочь справиться и непонимание давило сверху, кальмаровый салат поджимал снизу, а в целом Филдс только и успевал затыкать дыру, из которой непременно должна была рвануть потоком невиданная еще сострадающая его сторона.

 Отправлено: 16.10.11 00:16. Заголовок: Воистину Филдс был у..

Воистину Филдс был удачным спутником: особенно для Мариан, особенно сегодня. Если он не мог поддержать трагическую атмосферу, которая преследовала Эбботт последние полгода, то это сейчас было то, за что она могла его ставить выше остальных, даже если бы между ними водилась неприязнь. Мариан не нужна была трагедия, она как раз хотела провести вечер с кем-то, кто никогда не просил отказаться ее от того последнего, что ей оставалось, не лез к ней в душу, не принимался играть в "целителя душ" и разбирать ее состояние, ее ситуацию. Филдс был именно таким человеком. Отношения, сложившиеся между ними за годы совместной работы (Мариан оказалась в Аврориате на три года позже Филдса) нельзя было назвать близкими. Да и, если говорить откровенно, у Эбботт ни с кем не было близких отношений кроме брата - потому что он сам так однажды захотел, и... другого - того, чьей фамилии даже на мемориальной доске не было. Почему именно Фостер стал для Мариан ближе, чем кто бы то ни было, оставалось для нее загадкой. Захотел сам? Он всегда подчеркнуто демонстрировал ей, что этого он не хотел. И в то же время она знала, что ему без нее тяжело. Как и ей без него.
Однако, возвращаясь к тем взаимоотношениям, что были между Уинстоном и Мариан, нужно заметить, что сами отношения возникли просто потому, что Мариан в Аврориате знали все. Точно так же, как и она была знакома с каждым: лично, заочно, слышала от других, один раз выходила в дежурство - неважно. А уж с Филдсом они оказывались в "одной упряжке" не раз. Они иногда разговаривали, и у них всегда выходили странные, порою слишком открытые для английского этикета беседы. Так можно рассказать что угодно и чуть-чуть лишнего попутчику в поезде, которого видишь, возможно, в первый и последний раз в жизни. И хотя не так уж и давно Мариан сошла с поезда и пересела на другую линию, в этот вечер они снова оказались в одном вагоне.
"Я давно хотел поговорить с тобой" прозвучало как приговор, гром среди ясного неба. Мариан ощутила себя так, точно ее из удушливо жаркой, но все же привычной ванны вытащили на холодный цементный пол, и теперь нужно растираться и двигаться, пытаясь согреться и вернуть себе внутренний статус кво. Тон аврора, эти паузы между фразами, они убили возможную самообманную надежду на то, что у Уинстона есть какие-то подробности для нее. Пускай она все равно не знала заранее того, о чем пойдет речь, но последние два месяца попросту исключали возможность того, что предметом беседы станут хорошие новости. Слишком хорошо она знала эту интонацию, которая на удивление у абсолютно разных - по возрасту, жизненному опыту, статусу, характеру - волшебников оказалась настолько похоже, что глухо отзывалась уколом в подсознании, означающим, что вот оно, начинается снова.
- Не против, разумеется, - кивнула Эбботт. - О чем ты хотел поговорить? Тебя что-то беспокоит? - она сцепила пальцы в "замок", пристроив их на коленях, она была все также спокойна, только теперь в глазах отразилось легкое беспокойство - не за себя, за Уинстона. Быть может, если она сконцентрируется на том, что попросту у Филдса есть какие-то тревоги, это и станет темой? Как в детстве: нужно только сильно захотеть...

 Отправлено: 20.12.11 22:44. Заголовок: Филдс уже и сам был ..

Филдс уже и сам был не рад, что затеял весь этот разговор. Ему казалось, что сейчас как раз он становится категорически не к месту; в этой уютной обстановке, когда он хотел просто спокойно посидеть, а женщина напротив хотела отдохнуть и собраться с мыслями, наверное, как и у него, не самыми приятными, было, наверное, излишним отягощать воздух советами и ничего не значащими фразами. Однако остановиться было бы уже не здорово. Начал – говори.
Филдс не сказать, чтобы был красноречив. Он ни в коем случае не был оратором. Скорее, он был просто-напросто великолепным треплом. Он был болтлив донельзя, любил почесать языком, поточить лясы – можно это называть как угодно, но если фонтан включался, то его было не заткнуть, и Козьма Прутков мог просто презрительно фыркнуть и удалиться, ибо его афоризменные высказывания нисколько не спасли бы отца русской демократии в случае словесного поноса. Но сейчас все фразы как будто в горле застряли, и Уинстон впервые в жизни почувствовал себя какой-то бессловесной рыбкой.
Мариан, Мариан. Вот она – сидит перед ним и смотрит на него, и ждет, пока он скажет что-нибудь ей, а вряд ли в голове у нее классическая пустота безмозглых блондинистых министерских обывателей женского пола. Наверное, думает сейчас снова, о нем, все о нем, и о том, как теперь всякая связь с его местом нахождения потеряна, и о том, как, наверное, и сам он потерян для нее теперь. Или же она мысленно сжимает кулачки и терпеливо твердит себе что-то вроде детского, наивно-симпатичного и такого вот горького «Нет, все равно, все равно», а что «все равно» - уже и сама не понимает. Странно. Филдс вот никогда раньше не хотел знать, о чем человек думает в данный момент, а вот сейчас ему почему-то очень захотелось обладать детектором мыслей, каким-нибудь миелофоном.

Мелькает чья-то рука, маленькое окошко впереди, за стеклом, ноги, на которые он сосредоточенно смотрит, передвигаясь по залу, и впиваясь плечами в каких-то случайных прохожих, которые не решаются такому бугаю даже сказать ничего вслед; вспыхивает белое лицо девушки с японскими раскосыми глазами, и в мареве волной тягуче проплывает голос, его собственный голос:
- Скажите, не поступала ли информация о местонахождении Фостера Фихте, аврора?
- Прости, Джес. – Вспышка: девушка красиво прислоняет трубку телефона к плечу шеей и в таком вот кривом, но удивительно изящном положении вопрошает: - Филдс, а с каких пор тебя это интересует?
- Мне повторить вопрос?
- Нет, не поступала.
- Вот и хорошо. – Вспышка: он поворачивается и вновь смотрит на свои ботинки, которые так посверкивают под магическим освещением; мелькают полы его мантии. Он уже не видит, но девушка из информационного бюро присвистывает от недоумения и опять обращается к трубке телефона, и через пять секунд ей уже все равно, зачем и какого черта Филдс вдруг заинтересовался Фихте, с которым у него вроде раньше никогда не было адекватных отношений, не то что дружеских, так хотя бы приятельских. Ее волнует новая мантия от ведущего французского производителя и какие-то свежие духи.

- Что вы будете заказывать?
Филдс немного вздрагивает; хотя прошло не очень много времени, буквально секунда, и Мариан даже не успела почувствовать, что он задумался, он сам ощущал, что вообще что-то непривычное с ним творится; и даже какое-то странное смущение появилось. Уинстон улыбнулся молодому официанту с пятном от кетчупа на белоснежном воротнике, похожем на каплю крови, и сказал:
- Мне ничего. А вам, Мариан..?

Мелькает черный пол, опять, грязные ботинки, ощущение, что галстук закинут за плечо, по привычке – и зашитость на воротнике футболки немного трет кожу. Вспышка: стол, он сидит на стуле, напротив – немного грязный, побитый, но весь из себя гордый человек с нарочито задранными рукавами, и на левом предплечье у него классическая для таких вот идиотов татуировка – змея и череп.
Рок объединяет всех.
- Ну что, будем что-нибудь говорить или нам не нужна галочка на «чистосердечном признании» в протоколе? – почти устало моргает Уинстон. Вспышка: молодой человек нервно облизывает губы и тарабанит пальцами по столу. Филдса это раздражает. Он аккуратно двигает руку и – вспышка – прижимает пальцы парня к столу. Нежно. Чтобы не мешал сосредотачиваться.
- Хоть что-нибудь. Местонахождение пленников. Убийства, которые ты видел. Имена, лица. Все это пойдет в протокол. Если не хочешь сгнить в Азкабане – решайся, у тебя есть только два варианта.
Парнишка опускает руки под стол; Филдс видит, как он его боится, как бегают его глаза, как – вспышка – мелькает вновь его язык, облизывая губы; парень опускает руки под стол и начинает теребить край мантии.
- Ты знаешь Фостера Фихте? Ты должен был быть там, когда его взяли в плен. – Вспышка: стол становится ближе – Уинстон нагибается над ним и, опираясь руками о столешницу, аккуратно сверлит глазами парня. Зачем ему поручили такого безмозглого слабака? Даже неинтересно. Бить нельзя, кричать лень, да и горло сорвать недолго, а он даже не запинается, он даже языком не ворочает, он тупо молчит. Может быть, он просто немой?
- Я... н-не... знаю... о... к-ком...
- Все понятно с тобой.
Вспышка: через несколько минут тупого молчания парня уводят. Вновь мелькает черный пол, ботинки; галстук развязывается и падает, и Филдс нагибается, чтобы поднять его.

- Мариан... Тебе не кажется, что... – и Филдса прорывает на этом месте. - Нет, не пойми меня неправильно, я очень ценю твою веру в чудо, в то, что Фостер вернется, что его спасут и найдут... но... понимаешь, полгода. Даже если над ним проводили опыты... вряд ли он выжил, Мариан. Ты понимаешь, о чем я? Я... честное слово, я уважаю тебя... но... не будешь же ты ждать его до старости?
Кажется, впервые в жизни он так нервничает. Потому что сейчас он – чертова вспышка – облизывает губы и начинает противно тарабанить левой рукой по столу, а правой – теребить мантию.

 Отправлено: 21.01.12 01:25. Заголовок: - У нас уже приняла ..

- У нас уже приняла заказ ваша коллега по имени Джулия, - объяснила Мариан новому официанту. Из тех 20-25 минут, спустя которые, как она обещала им, будет готов скромный заказ Эбботт, прошло меньше десяти. Она действительно не почувствовала, что Уинстон задумался, не привлек ее внимания и его рассеянный ответ официанту, ведь та тема, которую он согласно ее догадкам собирался затронуть, была не из легких. Она обратила внимание на имя, написанное на карточке у официантки, и запомнила его почти машинально. Она помнила все то, что девушка сказала им, и хотя это выветрится из памяти сразу же, как они покинут это место, Мариан смотрела, видела, замечала и запоминала различные необходимые мелочи, в каком бы состоянии души ни находилась. Она не требовала этого от других, она никогда не была требовательна к другим столько же, сколько к себе. Другие всегда казались ей лучше, она делала многое, чтобы доказать, что это иллюзия, прежде всего самой себе. Постепенно она сумела посмотреть на все иначе. Ей было чем гордиться, ей завидовали, и это было заслуженно. Однако, сейчас, теперь ей было наплевать на других. Однажды вырвавшись вперед, она на них больше не оглядывалась, она жила другим.
Я больше не знаю, что мне делать. Часть меня верит в то, что мне есть во что верить.
"Мариан".
- Не будешь же ты ждать его до старости? - спросили ее. Эбботт ничего не ответила, встретив взгляд Филдса, а потом вдруг прикрыла глаза и, склонив голову, приложила ладонь к переносице, словно пытаясь сосредоточиться.
- Честное слово, Уинстон, вот уж от кого, а от тебя..., - начала было она, но осеклась, снова взглянув ему в глаза. Он нервничал, и это было не праздное желание излить поток нравоучений. В этом разговоре было то, чего так не хватало остальным "целителям души" - участие. Разговоры по душам любят многие. Очень немногие используют их ради того, чтобы помочь справиться с бедой. Куда чаще это лишь желание обсудить тему, жадно выслушать подробности "из первых рук". О, Мерлин, люди - волшебники они или магглы - просто обожают обсуждать подобные вещи. Смерть, убийство, потеря, скорбь. Неиссякаемый источник рассуждений, вздохов о том, что если бы... Если бы... Мариан была слишком разумна, чтобы позволять себе думать о том, что могло бы быть, не заставь Фостер ее в тот день остаться. Она не боялась за свою жизнь, она лишь повторяла про себя первые несколько дней, что лучше бы она отправилась туда вместо него. Но только самые первые несколько дней... Стоило зациклиться на этом, и она была почти уверена, что легко сошла бы с ума. - Знаешь, все ведь могло быть и хуже, - вдруг сказала она не менее взволнованно, чем до этого говорил он. - То есть... мы ведь не знаем... некоторые получают мертвое тело и скупые стандартные слова о том, что "он умер героем", а здесь... никто ведь не видел его мертвым, - Эбботт жестикулировала так, словно это добавляло веса ее словам. Она не сдавалась, не готова была сдаться так просто. Но что-то внутри вдруг заговорило о том, что все это она уже столько раз говорила, что даже произносит четко как скороговорку. Она столько раз это повторяла, что слова начали терять смысл, оставаясь просто сухими словами, в ответ на которые окружающие снисходительно кивнут, и все - ритуал соблюден. Стороны красиво разошлись, и каждая осталась при своем мнении. Подумай, Мариан. Ведь ты слышала слова о том, что Фихте просто не мог выжить, от многих, очень многих волшебников и волшебниц, включая собственного брата, но не от Филдса?
Филдс, сам того не подозревая, был одним из тех последних "столпов" в этом вихре противоречий, чувств и внутреннего горя, за который Мариан каждый раз цеплялась, точно утопающий, проигрывая в доводах здравому смыслу. За Филдса и кое-что еще она до сих пор имела возможность "спрятаться", не желая признавать того, что всем вокруг казалось очевидным. До сих пор...

 Отправлено: 02.02.12 17:34. Заголовок: Раньше девизом Филдс..

Раньше девизом Филдса было – «Не влезай, убьет». Гораздо проще идти по жизни и замечать только то, что творится лично с тобой, отталкивая всех, кто раздражает пассивным нытьем. Заодно не нарвешься никогда на какого-то маразматика, который отправит куда подальше и предпочтет сам разбираться со своими проблемами. До теперешнего времени эта формула невмешательства срабатывала на отлично.

Living is easy with eyes closed, misunderstanding all you see.
It's getting hard to be someone but it all works out.
It doesn't matter much to me.

До теперешнего времени. Если бы месяц назад кто-то сказал Филдсу, что он будет вот так вот сидеть напротив женщины, чьи мысли заняты совершенно другим мужчиной, и пытаться что-то практически умоляюще доказать ей, он бы, наверное, назвал этого кого-то сумасшедшим на весь Аврориат и вытребовал бы у Муди разрешение сбросить его с высокой скалы, как в Спарте сбрасывали дефектных мальчиков. Но это становилось правдой. И Филдсу было нечего сказать себе самому на это.
Потому что он уже догадывался, в чем причина.
Ни одна живая душа, знавшая Филдса хоть немного, не могла бы быть уверенной в том, что этот человек способен кого-то сильно полюбить и признаться в этом. Таких душ было много. Но существовали еще такие люди, которые знали Филдса слишком хорошо, чтобы не опровергнуть это; Филдс всегда страдал неким максимализмом: если он ненавидел, то до смерти, если любил... то это тоже было в чем-то смертоносное чувство. Единственное, в чем были бы правы первые, это в том, что признаться в привязанности к кому-то Филдса было не заставить даже калеными щипцами. Да что там щипцы!.. Наверное, даже щекоткой из него было не вытянуть этих трагических признаний сердца. Он бы, как обычно, отшучивался, и упрямо твердил, что не способен на это, и, наверное, сам бы, наконец, поверил в это. Но сейчас эта штука не срабатывала.
Он не был из тех мужчин, которые, наступая на горло собственной гордости, могли бы годами ухаживать за женщинами, которые их однажды отвергли или же просто были неспособны принять любовь в силу иных привязанностей. Уинстон любил легкую добычу и вообще боялся привязываться к людям – при этом не умея не делать этого. Девушки на одну ночь. Знакомые на один разговор. Коллеги на один миг... до смерти... Постоянная близость смерти заставила Уинстона пересмотреть свою жизнь и начать принуждать себя жить сиюминутностями, не смея испытывать долгие, сильные чувства. Однажды он уже хотел жениться, молодой дурак. И что? Зато узнал, как это бывает, не в книгах – когда самый родной, самый любимый человек, которому ты готов открыть все, что угодно, с которым ты готов быть рядом всю жизнь, просто-напросто исчезает за стеной заката, отгораживающей небо одного мира от неба другого... Она ушла быстро, она не успела даже ничего ему сказать на прощание. А он уже купил кольцо. И только ждал окончания операции, чтобы показать ей его...
Уинстону казалось, что за пятнадцать лет он научился опираться на мгновения – чтобы оградить себя от боли. И только в эту секунду он понял, что космически заблуждался.
- Да... да я сам... не ожидал... – пробормотал Филдс и заставил себя улыбнуться; улыбка вышла крайне неловкая и зажатая. Он почувствовал себя подростком, признающимся в любви. Дали бы мне эти двадцать лет назад, - подумалось ему. Уж я бы сумел... Мариан... Не сильно младше... – Просто... понимаешь, Мариан... Черт... Я не силен в таких вот разговорах, я... кхм... Ты идеальная женщина, - выпалил он на одном дыхании, как будто признание. Но до него еще было далеко. – Ты послушай, не перебивай... Мне не казалось, что тот, кого ты ждешь... – он будто стеснялся называть имя Фостера, потому что видел в нем уже не просто какого-то вредного коллегу, а... почти соперника. – Что он ценит... то, что ему... достало... то, что... а-а-ай... Так нельзя. Он не вернется. Понимаешь? Надо идти вперед. У тебя должен быть дом, дети... ты же женщина... Если бы... я бы... мог бы... Черт...
У Филдса гудело в голове. Вот сейчас она поднимется и уйдет. Вот сейчас. Он знал это. Мариан была не из таких женщин, которая могла бы выслушивать все это блеяние и весь этот бред. Уинстон сморщился и провел указательным и большим пальцами по глазам. Было как-то до боли обидно. Обычно он говорил уверенно; сейчас вся эта обычная для него уверенность как будто провалилась в какую-то бездну. Хозяин сердец не мог владеть тем, которое было для него важнее всего.
Какая ирония.

 Отправлено: 03.02.12 17:25. Заголовок: "Никто ведь не в..

"Никто ведь не видел его мертвым," - эту фразу она повторила про себя. Филдс не ответил, пробормотал что-то и улыбнулся. И Эбботт истолковала его улыбку по-своему.
"Так ведь и живым его никто не видел, Мариан."
Он был несомненно прав: все ее мысли занимал другой, и она настолько погрязла в размышлениях и волнениях, посвященных Фостеру, что совершенно не видела, что происходит совсем рядом с ней, сейчас, в этом зале, где стены из тюля скрывают их от других. Уинстон сказал ей, что ему нужно было с ней поговорить, но, согласившись на разговор, она не услышала его.
Он просил ее жить дальше, переступить через прошлое, как в битве переступают через погибших, продолжая сражаться. Уинстон сделал паузу, будто запутавшись в собственных словах.
А потом сердце Мариан кольнуло, и ей стало трудно дышать.
"Он не вернется," - Филдс сказал это совсем по-другому, с уверенностью, и Мариан закрыла глаза, замерев. Ее коллега, ее приятель, ее друг, он продолжал говорить, уже иначе, сбивчиво и снова нервничая, но она уже не слышала. Она сидела, не глядя на него, открыв глаза и упершись застывшим взглядом в край стола. Это было слишком. Ей не хватало воздуха, нужно было выйти. Она просто больше не могла вынести этого. От кого угодно, только не от него.
Они с Филдсом действительно никогда не были близкими друзьями, и, пожалуй, по-настоящему сильно их объединяла лишь работа. Впрочем, в Аврориате, где именно работа отнимает столько сил, времени и души, с годами твои коллеги, с которыми ты раз за разом отправляешься "в бой в первых рядах плечом к плечу", становятся тебе почти что семьей. Особенно, когда своей семьи за все эти годы тебе так и не было суждено завести.
У Мариан все было именно так: все время службы под началом Аластора она отдавалась делу с той преданностью, на какую только была способна. У нее не было супруга, детей,а теперь не было даже Фостера. И пусть несмотря на то, как она сомнамбулично ходила теперь по дому, как писала эти никому не нужные письма, как почти перестала куда-либо кроме работы выходить, ей все-таки удавалось взять себя в руки и каждый раз блистать там, за домашним порогом, как и прежде или даже - назло - еще ярче, удивляя всех собственной волей, усердием и способностями, которые продвигали ее выше и выше, пусть. Но ей не с кем было поделиться тем, что творилось у нее внутри, а как показало время, это было просто необходимо, потому что стержень внутри нее оказался теперь не так уж несгибаем.
Однако, для всех она всегда оставалась "в седле", но только что рыцарь-аврор одним ударом завершил дело всех прочих, твердивших ей, что она помешалась, в лицо и за глаза, подтвердив, что она и в самом деле "ждет возвращения призрака".
Мариан не слушала сбивчивую речь Филдса, но не слышала ее. Он говорил о том, что, возможно, они могли бы... Она же слышала только то, что хотела слышать.
"О, он не вернется," - мерзко расхохотался внутренний голос. - "Ты же это и сама знала, правда? "Дорогой Фостер"... Свихнулась, чокнутая!"
Мариан испугалась. Этот "смех" подсознания напугал ее, заставив подумать о том, а что если...?
- Уинстон, не надо, прошу тебя, - она взяла его за руку, она заглянула ему в глаза. - Не говори больше ничего. Я понимаю. Ты прав, нужно двигаться дальше. Ты прав, - повторила она, судорожно вдохнув, чувствуя как трудно становится говорить. - Ты прав, - она сжимает его ладонь в своих пальцах, и отпускает ее, доставая кошелек. - Мне... мне срочно нужно уйти, я прошу прощения, - она говорит быстро и даже сбивчиво. - Вот, этого должно хватить, - она достает несколько монеток и кладет их на стол, вставая прежде, чем он что-либо успевает возразить. В сущности, она не дает ему возразить. Официантка как раз принесла ее заказ. Мариан обернулась и увидела, что Уинстон смотрел ей вслед. Еще чуть меньше минуты они смотрели друг на друга, не двигаясь и ничего не говоря, а потом Эбботт распахнула дверь и тут же вышла на улицу.
И она бежит. Несется стремглав, хоть можно куда быстрее трансгрессировать. Но ей нужно это время - то, которое она тратит, пока бежит. Она спешит домой, к письменному столу, к стопке разбросанных по столешнице колдографий, с которых на нее смотрит он, как настоящий, живой - иногда рядом с ней самой, иногда один, иногда с другими аврорами. У нее нет никого, даже кошки. И человека, который мог бы это изменить, она не услышала, не хотела услышать. Потому что где-то неосознанно, но понимала: он - не тот, кто ей нужен. Потому что ей нужен хозяин коллекции мантий лилового цвета, временами буквально фонтанирующий черным юмором и саркастическими замечаниями в адрес всего и вся, к чьим шуткам не устает демонстрировать свою личную неприязнь Долорес Амбридж, аврор-прорицатель по имени Фостер Фихте. И дело было отнюдь не в "особом отношении" госпожи Амбридж или наличии таланта к зельеварению. Дело было в чувствах Мариан, которой кроме него больше никто не был нужен.
Даже если "кто-то еще" - такой человек, как Уинстон Филдс.

В тот поздний вечер Мариан сидела за письменным столом, в руках у нее было перо.
"То, что было однажды утрачено, невозможно вернуть," - написала она и поставила точку, снова обмакивая перо в чернильницу.