Отправлено: 08.09.11 19:58. Заголовок: Here's your unlikely hero, Marian

Участники: Фостер Фихте и Мариан Эбботт
Время: первая неделя ноября 1975 года.

цитата:

- Кажется, Фихте если уж начал дело, то начатое всегда доводит до конца. - Правда? Кто это сказал?

 Отправлено: 09.09.11 05:20. Заголовок: Ледяной ноябрьский д..

Ледяной ноябрьский дождь пронизывал до костей. Фостер сражался с промозглым ветром, пытаясь запахнуть полы потертого плаща. Плащ не поддавался. Фостер сглотнул, чувствуя, как в горле скребется приближающаяся ангина. Он по-собачьи помотал головой, пытаясь отряхнуться, но только потерял координацию и врезался в стену ближайшего здания – ему и в трезвом-то виде было сложно произвести сие действо на бегу, а сейчас и вовсе. Стена оказалась шершавой – наверняка что-то из этой псевдошикарной отделки под «горные породы» - и оцарапала щеку. Выругавшись сквозь зубы и проверив, на месте ли волшебная палочка, Фостер продолжил свой путь.
Дождь, дождь, дождь, сплошная стена дождя, мерзкие ледяные струны. Настолько мерзкие, что кажется порой, что кто-то там наверху нажал на ручку слива. Одежда Фостера вымокла и прилипла к телу, и от этого становилось еще гаже. Вокруг не было видно практически ничего, да он и не особо вглядывался в окрестности – ноги сами несли его куда надо. Вернее, туда, куда он решил, что ему сегодня надо. Где-то между третьей и четвертой рюмкой Огневиски, который Фихте поглощал в воображаемой компании МакМэя и Мезьера. Эти двое никогда не встречались, но воображение подсказывало Фихте, как бы они ненавидели друг друга с первого взгляда.
Фихте не был алкоголиком. И сейчас он совершенно точно не был пьян: лишь небольшая раскоординация и невыносимая легкость бытия, царящая в голове. Блаженная пустота. Хотелось поделиться ею с кем-нибудь, с кем-то, кто остро в ней нуждается, кому явно не хватает пустоты в ее маленькой светленькой головке, вечно забитой умными мыслями. Фостер шел к Мариан Эббот, как он сам думал, для того, чтобы спасти ее от переполнения маленькими рациональными червячками, точащими ее мозг. На самом деле, он просто брел к ней, потому что хотел ее увидеть. Если бы она не была такой… невыносимой, он бы всюду таскал ее за собой. Но если бы она была не такой, то Фихте повесился от скуки на ближайшем обочинном дереве.
Ботинки Фихте послушно месили грязь: видимо, неподалеку от дороги, по которой он шел, велась маггловская стройка, и весь тротуар был усыпан вязким строительным песком, который сейчас, в ливень, превратился в склизкую кашу. Фостер уже не раз благодарил провидение, что может дойти до дома Мариан пешком: если бы в таком состоянии ему пришлось трансгрессировать, он бы мог оставить какую-нибудь часть своего тела в Вестминстере, а его голова спокойно плавала бы под мостом Ватерлоо. Он то опускал покрасневшие продрогшие пальцы в карманы, судорожно сжимая и разжимая кулаки, чтобы согреть, то хватался за воротник своего плаща в тщетной попытки предпринять его и защититься от ветра и холодных струй, норовивших затечь за шиворот. И при этом бежал, бежал вперед, будто бы за ним кто-то гнался. Наверняка если бы Фостер остановился, у него бы хватило здравого рассудка повернуть обратно и провести ночь в своей кровати, и даже выпить на ночь стакан теплого сиропа с имбирем. Но он не остановился, даже влетев в стену, и не останавливался, пока не добрался до места.
Дверь скромного жилища Мариан отличалась простотой. Женщина всегда была за функциональные вещи, а Фостер смотрел на эту унылую конструкцию и думал только о двери. Невыносимая легкость бытия выгоняла из оккупированной головы все другие мысли: как там она, не спит ли, одна ли, уместен ли он сейчас и множество других, которые порой мешали Фостеру вот так придти и постучать. Сколько раз он был у Мариан? Неважно, в любом случае, он никогда не приходил туда сам – а еще и вот так, поздно вечером, в самую мерзкую погоду из тех, что можно было представить, в таком виде, в каком бы сам себя домой не пустил. Самый лучший набор признаков для брачных игр. Фостер вздохнул.
Да, вот таким он стоит сейчас перед дверью этой ужасной женщины, которая испортила ему всю жизнь – вернее, с помощью которой он сам мастерски испортил себе жизнь. Вернее… ну, разве нужны ему в этом деле помощники? Скорее, Мариан – это та женщина, которая все это время стояла рядом с ним и выдергивала из его рук вилы, топоры и ножи, которыми он резал, колол и кромсал свою жизнь на мелкие кусочки. И он должен быть ей за это благодарен – не удивительно, но Фостер не чувствовал никакой благодарности, а лишь постоянный, неусыпный контроль за его благополучением. Хотя его голова – даже сейчас, невероятно легкая, – понимала, что он не имеет права обвинять Мариан хоть в чем-то. Фостер всего добился сам; и вот он стоит, невысокий, худой мужчина с растрепанными темными волосами-сосульками, с которых стекает грязная ледяная вода, с морщинами у глаз и на лбу, в старой одежде, которую ему просто лень заменить на новую, в утопающих в грязи ботинках и грязных по колено брюках, покрытый шрамами и ожогами, разумеется, без цветов и без конфет, даже жалкой ромашки и то не принес. Когда рядом с домом девушек растут клумбы, есть еще самый последний момент – когда она идет к двери на звон дверного звонка, успеть сорвать какой-нибудь лютик или анютину глазку, чтобы торжественно вручить даме сердца. Фостер предпочел остаться холодным и печальным.
Из дома пахнуло… домом. Наверное, так бы пахло и дома у Фостера, если бы он решился завести семью. Не гнилыми водорослями, над которыми он ставит эксперименты, не Огневиски и не подгоревшей едой, и даже не паленой кожей, а домом – теплом, лавандой и вкусным обедом. Если он когда-нибудь женился. Поэтому первым порывом было забежать в дом, как в родной – ведь если здесь так вкусно пахнет, в нем тебя всегда примут. Неизвестно, подходит ли этот вывод ко всем остальным домам, но здесь его до сих пор всегда принимали.
Когда женщина открыла дверь, Фостер уставился на нее сумасшедшими глазами, дико и по-звериному улыбаясь.
- Мариан! – Радостно воскликнул он, делая шаг вперед и замирая в дверной раме, заставляя Мариан сделать пару шагов назад. Мокрый (да так, что с него текло), грязный (тек поток жидкой грязи) Фостер на пороге собственного дома – да, наверное, в этой картине было что-то жуткое. Что-то совершенно идиотское – единственное слово, которым можно описать все выходки Фихте без исключения. – Привет! А я сегодня решил зайти к тебе… может, пустишь, там на улице холодно, - все это время Фостер не прерывал своего дикого взгляда. Он и не знал, как выглядит со стороны, но он был на взводе. Ему казалось, что нужно непременно сказать что-нибудь важное, что запомнят потомки, а, может, и Мариан. И может даже он сам.

 Отправлено: 10.09.11 11:42. Заголовок: Ноябрь заявил о себе..

Ноябрь заявил о себе еще в октябре,что было вполне характерно для лондонской погоды. Частые дожди, густые туманы по утрам, крепкий чай по вечерам возле камина. Обычно камин служил по своему прямому для волшебников назначению, он был подключен к каминной сети, и Мариан довольно часто пользовалась им для перемещений или разговоров. Однако, в доме Эбботт камин был не просто еще одним способом связи с миром. Лично для нее он символизировал нечто иное, нечто большее, но вряд ли она решилась бы с кем-нибудь заговорить об этом.
Вот и сегодня, поздним ноябрьским вечером, когда за окном бушевала стихия, ударяя дождевыми струями в стекла, камин горел, и Мариан сидела рядом, зачарованно смотрев на пламя.
Честно говоря, «зачарованность» ее взгляда объяснялась просто-напросто тем, что она задумалась и перебирала мысли одну за другой, мысленно решая какие-то очередные будничные вопросы. Но еще полчаса назад, разглядывая огонь в камине, ей пришла в голову мысль о том, что ей уже 31 (мысль, то и дело наведывавшаяся к ней в голову с самого сентября), а она дома – одна, и никого у нее нет, и работа у нее такова, что вряд ли удастся когда-нибудь завести нормальную семью. Конечно, какими-то бытовыми проблемами мог бы заниматься предполагаемый супруг, «вести хозяйство» можно по очереди, но все равно, как ни поворачивай ситуацию, под каким углом на нее ни смотри, есть одна проблема, которую, кажется, ни решить, ни игнорировать невозможно.
Проблема обреталась в том донельзя простом факте, что «предполагаемый супруг», точнее, человек, которого она, возможно, могла или точнее хотела предполагать в этой роли, никогда им для нее не станет.
Впрочем, нет отчаянию и страданиям, ведь решение было. Нужно было просто окончить эти путаные непонятные отношения.
Неожиданно простая и ясная мысль была настолько логичной, насколько неприемлимой. Эбботт не хотела прекращать это, зато ей хотелось верить, что она способна заставить Фихте измениться. Но к сожалению, Мариан слишком хорошо понимала его, как было всегда, и это проклятое понимание снова и снова на каждую ее попытку самообмана объясняло, что нет, это невозможно. Скорее Пожиратели Смерти придут строем сдаваться на заключение в Азкабан, чем Фостер решится на нечто подобное.
Да и к чему эти мысли, у них ведь все всегда состояло из одних лишь намеков, недосказанностей, каких-то шуток со скрытым смыслом «между строк», периодических возможных встреч в пабах (где в то же самое время «за компанию» могла присутствовать добрая часть аврориата) и конечно же, совместной работы. Работы и, в сущности, больше ничего. Чарли сказал, что постоянную одностороннюю заботу о благополучии коллеги романом не назовешь, и ей хотелось бы возразить ему, но по-всякому выходило, что он был прав.
Тогда о чем печалиться? Ничего не было, значит она не должна чувствовать себя обязанной, она ничего не обещала ему, как и он – ей.
Пока размышлялала, Мариан успела не только вернуться из гостиной на кухню, чтобы нарезать овощи для блюда, которое собиралась приготовить на завтра, но порезать все, что лежало из овощей на столе, заметив, что режет слишком много, только тогда, когда глаза начал разъедать злой лук.
Нужно было еще решить, что делать с таким количеством нарезанных овощей и как их лучше приготовить, когда в дверь позвонили.
Размышляя кто бы это мог быть, ведь вечер уже был далеко не ранний, Мариан шла к двери, на ходу потерев слезившиеся глаза. Она открыла дверь, даже позабыв спросить кто там, и в данный момент являла собой редкое (в лице Эбботт) воплощение растерянности. Она и дверь открыла скорее наощупь, по привычке, потому что терла глаза и только усугубила положение. Тут же подул холодный ветер, звук ливня, продолжающегося на улице, перестал быть приглушенным, но все это было неважно. Важно было то, что на пороге кто-то стоял, и в первые мгновения своим затуманенным взглядом она не смогла разобрать кто это.
А потом этот таинственный незнакомец открыл рот и произнес ее имя. Да еще не как-нибудь, а радостно. И оказалось, что был это не кто-то, а Фостер Фихте.
Разумеется, сейчас можно было бы восхититься умением Фихте появляться в нужное время в нужном месте, ведь Мариан буквально только что уже была так радикально настроена в его адрес, что неизвестно чем мог закончиться этот вскипающий на медленном огне мыслительный процесс. Но вот он появился на ее пороге, и в его голосе – радость. И это все испортило!
Можно было бы еще и обратить внимание на как будто слегка безумный взгляд Фостера, но Мариан Эбботт не была бы Мариан Эбботт, если бы сейчас остановилась и принялась рассматривать его. Единственное, что она сейчас видела (а четкость взгляда вернулась к ней как по волшебству сразу же, как только она услышала его голос), так это то, что он весь мокрый, в грязи и дрожит.
- Фихте! – потрясенным, но все равно не лишенным возмущения тоном воскликнула Мариан. Всего лишь три секунды понадобилось ей, чтобы взять себя в руки и снова стать такой, какой она всегда была, например, на работе. – Немедленно снимай плащ! – и прежде чем он успел решить, как реагировать на ее ответ, она уже кинулась вперед, захлопнула дверь и принялась стаскивать с него верхнюю одежду, почти вытряхнув Фостера из плаща и тут же бросив оный на пол. – Акцио, полотенце! – момент, когда она успела достать палочку, уловить было просто невозможно. - Иди скорее к огню! – поймав махровое полотенце персикового цвета и такого размера, что, пожалуй, при желании Фихте в него можно было запеленать, Мариан опять не стала ждать и сама повела его к камину, усадив мокрого на диван и тут же выскочив из гостиной. – Я сейчас принесу тебе одежду, - Чарли вряд ли носил рубашки того же размера, но брюки в любом случае должны были подойти. – Вот, переоденься! – она уже положила какие-то брюки, разумеется, аккуратно сложенные, и рубашку на подлокотник дивана, пока Фихте кутался в полотенце, и снова исчезла – на этот раз на кухню.
За какие-то пару минут Фостер мог обнаружить себя завернутым в гигантское полотенце, без обуви (и когда она успела его разуть?) перед дышущим жаром камином, рядом уже лежит приготовленная ему на смену одежда, а ведь времени прошло – на секундомере можно было засекать.
– Сейчас я налью тебе чего-нибудь горячего, - она почти сразу вернулась обратно, но Фихте продолжал сидеть, так и не начав переодеваться. Приходил в себя? Все-таки со стороны всё, должно быть, выглядело, будто она прямо-таки сидела и ждала, когда он войдет, и все у нее было уже заранее спланировано и наготове. - Чай в таких случаях лучше всего с... что? – он повернулся и смотрел на нее как-то странно. Ее это смутило. Чтобы скрыть смущение, Мариан присела рядом с ним и стала не просто позволять полотенцу впитывать влагу, а вытирать и растирать им Фихте. Она коснулась его ладони, и та оказалась холодной как лед. – О чем ты вообще думал? Ты шел пешком? – надо было как-то заполнять пространство хоть чем-нибудь, все дело было в этом его взгляде, который она наконец-то заметила. Зачем он к ней пришел? – спросить, что называется, «и хочется, и колется».
А беспорядок? А беспорядок она уберет потом.

 Отправлено: 11.09.11 20:18. Заголовок: Это походило на игру..

Это походило на игру с захватом флага: вот ты донес флаг до своего лагеря, а дальше будь что будет. Фостер попал в ласковые руки Мариан и больше мог ни о чем не волноваться: сквозь бури, дождь и град он дошел до вожделенного домашнего очага, и у него даже промелькнула тень сожаления о том, что он не возвращается сюда каждый день, чтобы уснуть в объятиях заботливой и прекрасной женщины. Подвыпившие люди склонны к возвышенным размышлениям и лиричным раздумьям, и Фостер не раз наблюдал за собой склонность к мечтам о том, как он найдет себе теплую гавань и навсегда останется там. Но мечты оставались лишь мечтами; они были приятны лишь в воображении, когда не было ни привычных семейных склок, ни взаимных оскорблений, которые разрушали многие пары, не было обязанностей с его стороны, а была лишь фантазия о нежной женушке, которая всегда накормит, согреет и обласкает. На какую-то долю секунды Фихте даже подался вперед, чтобы поцеловать Мариан, как бы это сделал любящий муж, но только сильнее завернулся в поданное ему полотенце. Мокрый и взъерошенный, словно воробей, он сидел перед камином. Следовало бы переодеться, но Фостера сковал какой-то ступор. Он мог только сидеть и царственно позволять Мариан за собой ухаживать.
Фостер с безмятежностью наблюдал за ее движениями: казалось, его невыносимая легкость бытия проникла в комнату вместе с ним, и Мариан сейчас передвигалась легко, не касаясь пола. Ее руки летали над ним, приводя его в порядок, а он млел, словно пригревшийся на солнце кот, и не только от тепла, но и от ощущения собственной важности. Фостер уже и забыл, зачем собирался к Мариан – да и была ли у него какая-нибудь цель? – и сейчас хотел просто остаться здесь навечно. Не возвращаться в свою одинокую запылившуюся квартиру.
От нее пахло свежим луком. Ее руки были восхитительно теплыми, когда она взяла ладонь Фостера в свою.
- Мед, - сомнамбулично проговорил он, глядя прямо ей в глаза и, вероятно, глупо улыбаясь. Глупо – это значит мечтательно. Фихте видел, как смотрят на своих благоверных влюбленные мужчины, и готов был поклясться, что сейчас у него точь-в-точь такой же взгляд. Как будто ему самому глазное дно намазали медом. Он сидел так довольно долго, пока не осознал непонимающий взгляд Мариан, а потом добавил: - Обычно пьют горячий чай с медом. Мед повышает иммунитет, смягчает воспаления и делает жизнь… слаще.
Сам того не замечая, Фостер подразнивал Мариан. Он вряд ли успел простудиться, но его глаза лихорадочно блестели, щеки раскраснелись от холода, а пальцы, почувствовав руку женщины, моментально сжались, чтобы горячая, наполненная домашним теплом кисть не пропала. Алкоголь заставлял Фостера вести себя совершенно по-детски, если, конечно, можно назвать таким словом состояние, в котором он пребывал: он так отчаянно искал какого-нибудь тепла или заботы, хотя бы лишнего леденца или пирожка в чужой миске, или наоборот – бежал играть в каких-нибудь завоевателей эпохи Возрождения или другую игру, которую он моментально придумывал. Как бы не был он далек от повседневных министерских разборок, они все же заставляли его быть взрослым, серьезным и циничным, ведь нужно было выживать. А теперь он чувствовал себя настолько беззаботно, что хотелось одновременно бежать на край света спасать принцессу, заточенную в башне, и развалиться перед камином прямо здесь и попросить у Мариан рассказать ему сказку.
Дрожащей от холода рукой с задубевшими пальцами Фостер попытался расстегнуть пуговицы на рубашке. Ему хотелось переодеться в сухое, но крупная дрожь, которая его била от литров холодной воды, которая выплеснулась на него, не давала ему совершать каких-либо активных действий. Он подергал воротник, понимая, что сейчас скорее оторвет его от рубашки, нежели сможет расстегнуть, и попросил без всякой задней мысли:
- Помоги мне расстегнуть рубашку. Пожалуйста, - это был такой момент, когда он прекрасно соображал, но вот двойное, тройное и еще какое-нибудь дно каждой сказанной им фразы до него уже не доходило. Вернее, доходило, но не сразу, и когда Фостер понял, как выглядела его просьба, прыснул:
- У меня пальцы как деревянные.
Он продолжал смеяться. Странно, но обычно несколько рюмок огневиски не приводили его в состояние такого беззастенчивого веселья. Виной всему было присутствие Мариан, единственной женщины, с которой, несмотря на весь ее характер, Фостер мог почувствовать себя в абсолютной безопасности. Она не станет отчитывать его, ну, разве что скажет несколько назидательных фраз о том, как вредно ходить под дождем без зонта; не станет напоминать ему о том, что он якобы должен человечеству; не станет делать ничего, на что опять придется ехидно огрызаться. В этом доме Фостер не чувствовал себя своим, но безумно хотел это чувствовать. Нет, никакого внезапного приступа создать ячейку общества, упаси Мерлин: просто если бы люди помимо товарно-денежных отношений, именуемых браком, придумали еще какие-нибудь, в которых просто можно приходить к людям в дом и быть там счастливым, Фостер бы не задумываясь ринулся в них.

 Отправлено: 13.09.11 09:26. Заголовок: Он пропустил мимо уш..

Он пропустил мимо ушей ее вопросы, но это было неважно, потому что она задала их не столько потому, что хотела узнать ответ, сколько для того, чтобы отвлечь себя от мыслей о выражении в его глазах. Он неожиданно сжал ее ладонь в своей, и она почувствовала, что смущение никуда не ушло, оно здесь, и оно растет с каждым вот таким мгновением.
Подумать о том, что он пришел к ней сегодня в не самый ранний час потому, что «давно уже думал» и решился придать их отношениям хоть какой-нибудь ясный статус, было, без сомнения, соблазнительно. Но ведь все знают, что Мариан не строит глупых иллюзий. «Ах, обмануть меня нетрудно! Я сам обманываться рад!» - это же не про нее. Однако, как уже не раз говорилось, стоило Фихте появиться на горизонте, и все или почти все в самосознании Эбботт делало сальто-мортале и стояло на голове с энтузиазмом цирковых акробатов. Ее охватывали мысли и чувства, которые она, предпочитая реалистичный взгляд на мир, переживать не должна была. Может быть, это и привлекало ее в нем? Ведь он умел, правда, неизвестно как и сам того не понимая, но умел, как говорят поэты, «затронуть те струны ее души», которые другие попросту не видели. Как ему это удавалось? Она не смогла бы сказать. В ее такой логичной и разумной голове не было объяснения человеческому явлению по имени Фостер Фихте, и, наверное, это очаровывало ее еще больше. Но гордость не позволяла ей признаться себе в этом. Особенно сейчас, когда он сидел на ее диване в ее гостиной.
Она ничего не сказала в ответ на его пальцы, сжавшие ее ладонь. Она просто продолжала растирать его плечо другой, свободной рукой, сосредоточенно разглядывая узор, вытканный по краю полотенца. Скорее всего он просто оказался на улице, выпив (она наконец-то учуяла легкий-легкий запах алкоголя), и не смог трансгрессировать. Такое ведь наверняка бывало, просто паб или бар никогда не оказывались неподалеку от дома Мариан. А в этот раз получилось иначе. Да, наверняка все так и было. Думать так было удобно, такой ход мыслей возвращал с небес на землю и помогал сосредоточиться на том, чтобы просто «отогреть» Фихте, и потом он снова уйдет, приняв ее помощь как должное. Так бывало всегда.
Какая же ты дура, Мариан! Как можно было поставить себя в такое положение? Ты для желаемого мужчины теперь лишь нянька. «Мамочка», как он сам с усмешкой называл Эбботт, пока она проходила у него стажерскую практику. В конце концов, найдется кто-нибудь поумнее тебя, придет в стажеры какая-нибудь очередная вертихвостка, и ее дадут ему в ученицы, и уж она-то не станет ждать десять с лишним лет, молча оберегая и вытаскивая из проблем! Она пойдет вперед, вперед по проторенной тобой, между прочим, дороге!
Конечно же, Эбботт была несправедлива. И еще она знала, что скорее Аластор начнет травить сомнительные с точки зрения нравственности анекдоты в рабочее время, чем Фостер женится на своей стажерке, тем более такой, которая сама готова будет запрыгнуть на него. Но сейчас досада отчего-то буквально захлестнула ее. Ей хотелось перестать вести себя так, как надо, и прямо сейчас высказать ему здесь все, поставить все точки над i раз и навсегда, раз уж он такой проницательный, что приходит к ней именно тогда, когда она, заблудившись в мыслях о нем, режет пару лишних килограммов овощей.
Ей так хотелось, но она не могла так поступить. Пожалуй, даже если бы он сейчас сказал, что действительно женится на ком бы то ни было, она бы лишь буднично вежливо улыбнулась и пожелала бы ему счастья, позже похоронив себя без свидетелей. Однако, он сказал не это.
Помоги мне расстегнуть рубашку. Что!? Эбботт тотчас вынырнула из размышлений.
Видимо, ее взгляд был настолько красноречив, что Фостер рассмеялся и пояснил, что имел ввиду.
- А да, конечно, - она принялась расстегивать его рубашку, забыв все лишние мысли где-то на пути ее пальцев к его пуговицам. Тем не менее внутренний голос так просто никогда не сдавался.
Что за ханжество? Тебе ведь этого хотелось бы.
После двух верхних пуговиц Мариан тоже стала расстегивать их так медленно, словно это у нее руки были как деревянные. Ну все, хватит! Как бы подтверждая это самое «хватит», она мотнула головой, и со стороны Фихте все это выглядело наверняка презабавно: какой-то спор, который Эбботт вела сейчас сама с собой, был настолько жарким, что вышел за границы внутреннего.
Расстегнув последнюю пуговицу, она подняла взгляд, но в нем уже не было смущения, она стянула с Фостера мокрую рубашку и подала ему сухую, помогая одеть ее.
- С брюками справишься? – спросила она, вставая, собираясь отправиться в ванную и по пути захватить еще и его плащ, который сейчас пачкал ей пол в прихожей. В этом вопросе тоже можно было найти какой-нибудь намек, но она произнесла его так, что одним своим тоном убивала всякую возможность для игривого настроения.
Сейчас она пойдет и почистит его одежду, высушит ее, а потом он наконец-то оставит ее одну, и она сможет вдоволь пожалеть себя, а также разбить в его честь что-нибудь, потому что как он посмел возомнить, что… что бы он там ни посмел возомнить!

 Отправлено: 13.09.11 22:42. Заголовок: В словаре Фихте не б..

В словаре Фихте не было слова «репутация», сколько бы его не пытались туда записать размашистым жестом мама, Мариан и секретарши из Министерства. То, что называют этим словом все остальные, для Фостера был просто набор высказываний, которые где-то прозвучали о нем; а значит, как и любые другие высказывания, они могут быть подвергнуты сомнению и там же, на месте, опровергнуты. Поэтому он никогда не задавался вопросом «а как выглядит то, что он делает». Он уже не раз участвовал в конфликтах восприятия и зарекся тратить свое время на столь непродуктивное занятие. Поэтому совершенно не предполагал, как может выглядеть сейчас, мокрый, грязный и подвыпивший, заявившись в дом Мариан. Светский этикет предписывал не находиться в таком состоянии, а если и находиться, то где-нибудь в глубине собственного дома, желательно, в подвале, чтобы никто, случаем, не заметил и не воспринял на свой счет. Но Фостер не смог выдумать ничего лучше, как придти к Мариан, совершенно не желая ее оскорбить: в конце концов, для оскорбления у него есть множество других приятных способов. Сегодня он пришел к ней не потому, что так сильно хотел к кому-нибудь придти, а потому что нуждался в ней. Не в ее заботе, нет, в конце концов, он взрослый человек и сам может переодеться (ну… практически) и налить себе чашку горячего какао, а в самой Мариан. Но понять это было невозможно, даже прикрепи Фостер себе на лоб табличку «Душа позвала меня к тебе, а я отчаянно сопротивлялся».
Алкоголь в больших дозах опасен, но сейчас его было в самый раз, чтобы можно было думать, не придавая своим мыслям никакой практической направленности и удивляться самым простым вещам. Мариан, пытающаяся совладать с пуговицами рубашки, было словно не здесь, и Фостер видел это; но одновременно с этим он мог думать о том, как здорово, наверняка, они выглядят со стороны и даже жалеть, что за окном не притаилось какого-нибудь вуайериста, который бы насладился прекрасным зрелищем. Длинные белые пальцы Мариан судорожно вертели пуговицы насквозь промокшей рубашки. Она, светлая и прекрасная, в аккуратном домашнем платье, освобождает его, грязного и мокрого, от пут ставшей совершенно непригодной рубашки. Это напоминало какой-то ритуал вроде крещения: Мариан несла Фостеру свое тепло и свет; или даже что-то, что могло бы происходить задолго до христианской эры – Мариан была прекрасной светловолосой валькирией, которая раздевала заплутавшего воина, чтобы омыть его раны. Удивительно, какие только поэтические ассоциации не приходят в нетрезвую голову.
Но помимо всех этих сказочных фантазий Фостер чувствовал еще что-то: нечто вроде острого укола сожаления о том, что это, возможно, первый последний раз, когда Мариан расстегивает его рубашку. Ему всегда хотелось так же снять с нее ее одежду, рассмотреть, наконец, ее тело, дюйм за дюймом, исследуя, прикасаясь, лаская. Чтобы тело – да-да, ее тело, Фостеру слишком надоел ее холодный рассудок, - отзывалось на его прикосновения, выгибалось ему навстречу и пело в унисон с его пальцами; чтобы ему, наконец-то, было позволено все. Годы назад он привычно раздевал глазами новую девушку-стажера, чтобы оценить – годится ли она на что-нибудь, или любовь к собственному телу сильнее всяческого здравого смысла. Но с тех пор его любопытство переросло в периодически накатывающее желание смотреть в эти распахнутые холодные глаза и любить это тело до тех пор, пока не закончатся последние силы. Фостер закрыл глаза.
Очнулся он лишь когда Мариан расправилась со злосчастными пуговицами, чтобы принять у нее сухую рубашку. Вымокшую он моментально скинул, накинув свежую, но не стал ее застегивать. Непреодолимая плотность ткани – последнее, что ему хотелось ощущать сейчас.
Если бы Мариан знала, какой эффект произвели последние две минуты на Фостера, она бы уже давно воспользовалась этим для его приручения: язвительность исчезла из него как явление, и теперь он мог столько странным затуманенным взглядом смотреть на то, как женщина передвигается по комнате. Он поднял голову ей вслед и, хотя из-за освещения ее лицо было плохо видно, настойчиво ловил ее взгляд, как будто надеясь, что при зрительном контакте он сможет ее загипнотизировать. Но Мариан спросила его что-то прежним холодным, деловым тоном, и он только и смог, что проговорить:
- А? Да, я справлюсь…
А мерзкий внутренний голос начал напевать: «Посмотри, чего ты добился своей никчемностью. Теперь ты для нее вовсе не идеал и уж точно не мужчина, с которым она захочет спать. Ты просто пьяный промокший аврор-скандалист, и тебя приютили из милосердия. Сейчас дадут горячего чая и отправят восвояси».

 Отправлено: 14.09.11 09:22. Заголовок: Она кивнула и вышла ..

Она кивнула и вышла в коридор, подобрав плащ, а затем так стремительно направилась в ванную, так неожиданно резко захлопнула за собой дверь, что висевшее на той же стене зеркало угрожающе заходило ходуном. Мариан бросила вещи в ванну, а сама присела на ее край, склонив голову. У них уже лет десять все шло наперекосяк, почему же убиваться нужно именно сегодня? Просто сегодня ей вдруг захотелось… Захотелось другого, не язвительности и сарказма, на который она вечно вынуждена реагировать, поворачивая разговор в нужное ей русло. Другие, кстати, удивлялись этому ее дару – подойди она к Фихте в самый неудачный для коммуникации момент, она могла говорить с ним, тогда как коллеги авроры либо не выдерживали и уходили, либо просто не подходили к Фостеру в такие минуты. А уж стажеры и вовсе верили, что подойдут к нему в такое время – Экспеллиармус в лоб обеспечен. Хотел он того или нет, у него была репутация, и Мариан делала кое-что, чтобы ее поправить.
Репутация Фихте была как безнадежный больной: ее состояние можно было улучшить, но излечить от укоренившихся представлений о нем было невозможно. Однако, она, имеющая самое подробное представление о делах авроров, их успехах и неудачах, умела сыграть на первом так, чтобы о втором позабыли – хотя бы ненадолго, особо поддающиеся влиянию спокойного уверенного голоса Мариан. Кажется, Аманда, жена Чарли, восторженно сказала ей однажды: «Я так тебе завидую, ты такая замечательная! Мне кажется, ты города могла бы за собой вести!». И даже если то было сказано просто ради того, чтобы расположить к себе тогда еще будущую золовку, Мариан чувствовала, что действительно смогла бы. И если бы у нее были другие мотивы, она бы уже давно приложила все усилия, чтобы добиться этого. Вот такая женщина сидела сейчас в ванной, чувствовала, как душит ее досада: на саму себя, на Фостера и на вселенскую несправедливость.
Что ей с того, что она имела в его глазах определенные привилегии и была все эти годы ему хорошим верным другом, с готовностью делая для него больше, чем для кого-либо еще? Других восхищали их отношения – может быть, но ее они тяготили со временем все больше. Она не могла понять, почему застряла на «дружбе», почему когда появился какой-то скрытый намек в их встречах и разговорах, она не сумела развить его во что-то большее. Он, возможно, порой не позволял себе обращаться с ней так, как мог позволить обращаться с другими, но ей хотелось другого, и тут внутренний голос мог торжествовать победу. Впрочем, ненадолго.
Ей хотелось, чтобы он просто сказал что-нибудь вроде «Я тебя люблю тебя, Мариан» или лучше нет, нет-нет, лучше чтобы он вообще ничего не говорил, просто взял да и поцеловал ее. И все бы разрешилось само собой, как в кино. Хуже всего было то, что она была уверена, что ответила бы на его поцелуй, но женская гордость порицала ее даже в эту минуту так, что воспоминания о МакГонагалл отходили на второй план.
Логика не выручала. Мир перевернулся, и все смешалось. Мариан не могла допустить, чтобы Фихте «что-то себе возомнил», но вместе с тем отчаянно хотела, чтобы он не просто возомнил – тихо и про себя, но еще и воспользовался этим. Все это раздирало ее на части, но в подобные моменты и проверяется выдержка, не так ли?
Эбботт справилась с чисткой быстро. Она аккуратно повесила вещи на специально заранее оставленные здесь для белья вешалки и вышла из ванной в коридор, собираясь повесить снова чистый и сухой плащ в прихожей, а рубашку отнести в гостиную. Она, наверное, ее выгладит, в конце концов, когда ему еще так повезет?

 Отправлено: 17.09.11 18:44. Заголовок: Списки почетных гост..

Списки почетных гостей серьезных мероприятий часто обходились без Фостера: его не приглашали на серьезные обеды и званые приемы, ведь сколько не определяй ему место за столом, он все равно не будет сидеть там, куда его посадили. Он умел быть неуместным как норвежский горбатый дракон в гостиной, и никто не мог вменить ему, что он не знает правил хорошего тона. Эти правила, говорил Фостер, придумывали для глупцов, которые не в силах себя скоординировать. Но сейчас он во что бы то ни стало хотел соответствовать светскому этикету, если это вообще возможно, если ты переодеваешься в сухие штаны посреди чужого дома.
Вещи с чужого плеча здорово досаждали Фостеру, но мокрая холодная ткань куда больше раздражала его. У Фихте не было выбора: либо он замерзнет здесь и получит воспаление легких (впрочем, от сырых брюк куда больше вероятно воспаление почек), либо наденет невесть чьи штаны, которые не совсем подходили ему по размеру, но… когда его волновало соответствие формы и содержания? Даже если речь шла об одежде. Долгие годы его жизни одежда автоматически становилась благословенной, когда оказывалась на нем.
Было зябко. Голыми ступнями Фостер ощущал пушистый ковер на полу, и это приносило какое-то чувство успокоения: нет, не оставит его просто так женщина, у которой такой замечательный ковер. Впрочем, она и так уже не оставила его, бегает, суетится вокруг, будто ничего больше и не существует, только ее неудачливый полуночный гость. Ища тепла, Фихте сел на полу у камина; это напомнило ему то время, когда он учился в Хогвартсе, был самовлюбленным подростком, который обожал сидеть у огня в одиночестве и все никак не мог насидеться. Он очень любил читать в полумраке пылающих угольков, поэтому на четвертом курсе ему даже пришлось магическим образом восстанавливать зрение. Хогвартсская медсестра, предшественница мадам Помфри, недовольно ворчала что-то по поводу тех, кто занимается ночами всякой ерундой, и напоминала его маменьку: Вероника никогда не подпускала его близко к камину, боясь, что выскочит уголек. Нет-нет, ее нисколько не волновало здоровье собственного сына; «Не сгоришь – заживет», - бормотала она. Ее больше волновало, чтобы нечаянно выпавший уголек не прожег на Фостере одежду, которую после него предстояла носить еще множеству его братьев и сестер.
Поэтому возле камина Мариан Фостер чувствовал себя в безопасности. Будто маленький мальчик, неожиданно попавший к доброй фее-крестной, в прекрасный дом, в котором можно все, чего ему не разрешали в детстве. Кому-то – очень многим – это чувство могло показаться отвратительным, потому что в его возрасте думать о себе как о попавшем в чудесную страну ребенке – признак либо тяжелой болезни, либо крайнего эгоизма. Фостер бы с радостью принял на себя и тот, и другой грех, лишь бы сейчас его маленькую космическую идиллию не разрушил строгий голос Мариан с вестью о том, что ему пора домой.
Взмахнув волшебной палочкой, Фостер выключил весь свет в комнате, оставив лишь пылающий камин.
Он сел возле огня, любуясь языками пламени. Фостеру даже не пришло в голову, что он может чем-то помочь Мариан: в конце концов, она чистила его одежду, которая пришла в полнейшую негодность из-за его глупости; но Фихте было совершенно не до таких бытовых мелочей. Его лирическое настроение навевало на него мысли о каких-то сказочных далях и совершенно земных чудесах, и он был настолько захвачен этими мыслями, не подобающими без спроса ввалившемуся в чужой дом пьяному аврору, что ему было все равно. Ему лишь хотелось, чтобы сейчас пришла Мариан и разделила с ним это настроение. А еще он ждал тепла. Даже у камина ему все еще было холодно, а у Мариан были такие теплые руки… наверное, после того, как она провозилась с его одеждой, ее руки стали такими же холодными, но Фостеру хотелось верить, что сегодня она как древнегреческая Гестия, которая повелевает магическим огнем, согревающим жизнь. Говорят, Гестия тоже жила затворницей, потому что ее очаг был для нее дороже всех мужчин мира. Но сложно было поверить, что к своему очагу Мариан пускала еще хоть кого-нибудь. У нее не было ни подруг, ни кого-то, кто мог бы служить дешевым заполнителем для пустующей ячейки в ее душе, на которой висела табличка «Фостер Фихте». Ни даже каких-то приятелей, которых иногда можно собрать для борьбы с излишним количеством Огневиски в доме. Только Фостер, только он мог греться у этого очага, сидеть вот так в одежде ее брата и не думать о завтрашнем дне.
Эта мысль немного успокоила Фостера. Ему так отчаянно хотелось чувствовать себя как дома, что он был готов на любые логические ухищрения, лишь бы его самообман выглядел красиво.

 Отправлено: 18.09.11 10:13. Заголовок: Когда Мариан вошла в..

Когда Мариан вошла в комнату с рубашкой в руках, она уже не была во власти каких бы то ни было дум, она ничего не ждала от Фостера, просто вошла в комнату и все. Эбботт могла бы остановиться на пороге, замереть, всласть поразглядывать силуэт Фихте, освещенный лишь каминным пламенем (потому что абсолютно все свечи оказались погашены), оставшись незамеченной, но она этого не сделала.
Она вошла в комнату. Горящий камин давал достаточно света, чтобы Мариан без труда прошла к дивану, на котором уже не было Фихте. Фихте обретался на ковре перед ним, он смотрел на пламя, и если и было в его облике что-то таинственное и притягивающее, Мариан сейчас до этого не было решительно никакого дела. Она подошла, сложила сырые брюки, положив их на подлокотник. Затем положила на спинкусухую чистую рубашку. Затем Эбботт села на край дивана и, сложив руки на коленях, все-таки взглянула на Фостера.
Да, в нем сейчас было это самое что-то, что делало его привлекательнее - опаснее? И скорее всего, это был выпитый им алкоголь, который придавал ту самую сумасшедшинку взгляду, которым он сегодня все время одаривал ее. Мариан более не спорила с собой.
Ей бы хотелось – о, как бы ей хотелось! – опуститься рядом с ним на колени, повернуть к себе его лицо, поцеловать его щеку, провести ладонью по его взъерошенным волосам. Обнять его, покончить с этой двойственностью их отношений хотя бы на одну ночь. Ей бы хотелось этого, но не у одного Фихте гордость была громкой.
Мариан уважала себя, она оставалась верна своим принципам при восхитительном таланте находить компромиссы. Это был не тот случай. Она не могла раскрыть ему себя, не могла позволить себе взять инициативу в свои руки, не в этот раз. Возможно, как раз потому, что слишком хорошо его знала? Если бы он принял ее за игрушку, решив, что раз она уступила ему один раз, ею можно вертеть как угодно, Мариан бы не вынесла этого. А раз так, то лучше оставить все, как есть. По крайней мере, так он будет всегда с ней рядом, а со всем остальным она как-нибудь справится – сама.
Расстояние между камином и диваном было не такое уж и большое. Поэтому согнутое колено Фостера, находившееся рядом с ней, вдруг послужило естественной опорой, на которую Эбботт положила ладонь, когда наклонилась вперед, чтобы встать и снова отправиться в ванную, на этот раз с брюками.

 Отправлено: 18.09.11 11:19. Заголовок: И в этом вся Мариан:..

И в этом вся Мариан: трудится, как пчела, сунешься – ужалит. Может, она и была сердита на Фостера, но он этого не замечал: у него в голове уже сложился какой-то сказочный образ на сегодняшний вечер, а передумывать было лень. Да и не приходило ему на ум, что может твориться в голове у женщины. Фостер никогда не считался с чужими чувствами и не жалел их – он просто не знал, что могут ощущать другие люди. Он и свои-то чувства научился анализировать совсем недавно, и то лишь потому, что у него нашлось на это время. И правда, ему куда проще было проникать в тайны мироздания, древние загадки магии вымерших цивилизаций и бесконечное расширение Вселенной, чем понять самую простую, примитивную эмоцию, которая исходит от человека. Казалось бы, хорошее оправдание: да только жизнь это никак не облегчало, и завело Фихте сюда, на ковер перед камином.
Мариан вышла к нему с таким же недовольным лицом: наверное, ей не нравилось, ей не нравилось… все, что происходило. Не нравилось быть горничной при барине, который развалился на мягком ковре и пригрелся, как объевшийся сметаны жирный кот. У нее наверняка были другие планы – кажется, она готовила ужин, когда он пришел, потому что от нее пахло свежим луком. Может быть, даже ждала кого-нибудь, а тут вторгся Фостер. Но тут ему пришла в голову мысль, что он не настолько ценный экземпляр, чтобы ради него жертвовать гостями и планами. Это просто ужин. Мариан собиралась поесть, но поесть она может и позже.
Почувствовав ее руку на своем колене, Фихте ощутил немалый вес ее решимости: она с такой силой надавила на колено, рывком наклонившись, что не ожидавший этого Фостер чуть не упал. Да, как всегда, деловая Мариан не потратить ни секунды на лишние движения. Все резко, четко, как по инструкции. Как будто ухаживать за Фостером входит в ее обязанности. Как будто за самое быстрое выполнение задания ей могут дать премию года.
Фихте накрыл своей ладонью ее ладонь и поднял голову:
- Мариан… не надо. Посиди лучше со мной. Они ведь никуда не денутся.
Он подтащил к себе брюки за отвернутую мокрую штанину и кинул их куда-то в угол, надеясь, что Мариан не погонится за стремительно улепетывающими брюками. Неясно, на что он рассчитывал, когда говорил это, но Фостер не строил никаких далеко идущих планов. У него не было ни стратегии, ни даже тактики какой-нибудь, у него и цели-то не было. Просто камин пылал так ярко, так приятно, ковер был таким мягким, а руки у Мариан по-прежнему были такие теплые. В конце концов, ее премия года за чистку чужой одежды явно может подождать, и ничего плохого не будет, если она просто посидит с ним рядом. Фостер пытался каким-то странными образом транслировать эту мысль Мариан. Пусть она тоже подумает так же и хоть немного посидит здесь, перед камином. Неужели она никогда не была маленькой девочкой и не любила смотреть на эти веселящиеся языки пламени? Неужели она настолько одеревенела в своем Министерстве, что теперь не может совершить ничего, что не входило в ее четко продуманный план?
Давай, Мариан, и прекрати суетиться. Мы никуда не торопимся.

 Отправлено: 18.09.11 12:18. Заголовок: Она уже почти поднял..

Она уже почти поднялась, но вдруг Фостер накрыл ее ладонь своей. Мариан повернулась почти резко: он видел, как взметнулись золотистой волной от резкости движения ее волосы. Голубые глаза смотрели не то с удивлением, не то с недоверием, но взгляд этот длился секунды три, не больше.
Она взялась за его ладонь, сделала маленький шаг в сторону камина, обогнув его колено, и села рядом с ним, подогнув под себя ноги, проделав все это с той же уверенностью, с какой только что собиралась встать и выйти. Мариан держала руку Фостера в своей и смотрела на него таким спокойным взглядом, на какой только была способна. Идеально ровная осанка даже в таком положении наталкивала на мысль о том, что она похожа сейчас на кусок льда. Сравнение, далекое от привлекательности, не так ли? Но эти ее светлые вьющиеся волосы, раскинувшиеся по плечам, ее прямая спина, ее холодные (из-за цвета?) глаза, бледная, очень бледная кожа... В кого она могла быть такой «северной», не похожей на типичных англичанок? Или это все – лишь образ, атмосфера, навеянные обстановкой?
- Хорошо, - только и сказала Мариан, но этой констатации не требовалось, она запоздала, потому что Эбботт и так уже сидела на ковре.
Я буду верна, - говорила она себе. – Тем принципам, которым следовала всегда, даже теперь, когда, кажется, один шаг, который остался мне, чтобы нарушить их, непройденный, сведет меня с ума. Принципы, - почти по-детски рассуждала она с собой. - существуют не для тех минут, когда нет искушения, они как раз для таких, как сейчас, когда все внутри рвется и восстает против них, - она отвернулась от Фихте, обратив взгляд к огню, судорожно вдохнув. - но как бы ни было тяжело, я не нарушу их, ведь иначе какая им цена? - уговаривала она себя.
Мариан вновь повернулась к Фостеру, заметив, что он не сводит с нее глаз, но теперь смущение ее было заговорено этой «разъяснительной беседой», которую она только что провела с собой, изо всех сил оставляя себя в рамках, которые сама же себе и возвела. Она отпустила его ладонь и подняла руку, коснувшись его щеки.
- Согрелся, - проговорила она, ласково, по-дружески улыбнувшись. – Я рада, что смогла помочь.

 Отправлено: 23.09.11 22:15. Заголовок: Когда вам последний ..

Когда вам последний раз рассказывали сказку? Не какое-нибудь пресное, вульгарное вранье, а настоящую, волшебную сказку? Когда вы последний раз раскрывали рот от изумления и цеплялись за край одеяла, боясь неожиданного поворота и в то же время страстно желая узнать, что будет дальше? Помните ли вы это сладостное чувство счастья от предвкушения того, что сказка когда-нибудь сбудется?
Если людям не хватает сказок, они начинают выдумывать их себе сами. Они пишут сказки сами о себе, и рассказывают их – себе и другим, - все так же предвкушая, что когда-нибудь они сбудутся. Кто-то, как Фостер, говорит всем вокруг, что он выращивает гвианские сорняки-людоеды в своей гардеробной, а кто-то, как Мариан, уверяет себя в том, что уж она-то – приличная женщина, и никогда не опустится до такой мещанской пошлости, как поддаться своим чувствам. Да и откуда у нее чувства? Когда они еще не были как следует знакомы, Фостер полагал, что Мариан – просто стальная подпорка для кабачка, которая по какой-то нелепой случайности обросла плотью и нашла где-то волшебную палочку. И единственным извинением ее было лишь то, что Фихте и впрямь обращался с ней, как с подпоркой для кабачка. Но теперь все изменилось. Ему даже не хочется язвить по поводу ее деловитого «согрелся». Наверное, по этому поводу стоит срочно паниковать, вскакивать, бежать домой и принимать там сорокоградусные микстуры.
Вместо того, чтобы простудиться и обречь себя на трехдневную головную боль, Фостер страдал необоснованным приступом нежности. Нет, все-таки пыточные надо оборудовать коврами, каминами и красивыми женщинами, потому что ни один аврор не выдержит такого с собой обращения.
По глазам Мариан было заметно, что она ведет с собой содержательные внутренние диалоги. Фихте научился видеть этого еще во время ее учебы: вот она, стоит себе, делает вид, что полна решимости и даже энтузиазма, а на самом деле в ее мозгу сидит еще одна Мариан, вечно во всем сомневающаяся и отвращающая свою обладательницу от неблаговидных поступков. Причем неблаговидным может быть признан любой: все зависит от настроения этой мерзкой маленькой демоницы. Наверняка и сейчас она начала говорить какие-нибудь глупости вроде того, что Фостер сюда зашел просто за чистым комплектом одежды. И мог бы зайти в любой другой дом на этой улице, если бы ноги привели его в этот любой другой дом. Дементор побери все эти внутренние голоса, ни один из них еще не сказал ничего дельного!
Фостер ловко поймал ее руку возле своей щеки и прижал крепче. И почему ты все время ускользаешь? Он смотрел на Мариан выжидающим взглядом. Интересно, долго она будет беседовать со своим внутренним голосом, чтобы, наконец, придти к тому же самому выводу, к какому пришел Фихте уже тогда, когда попросил ее присесть рядом с собой? Нет, определенно много вопросов, и пока ни одного разрешенного; такими темпами они скатятся в эстетическое созерцание друг друга в отблесках огня камина.
Хмель в голове Фостера (который с успехом заменял ему внутренний голос) окончательно укоренился и теперь велел действовать решительнее. Ну, давай, пока эта мерзкая химера, которую в специальной литературе обзывают здравым смыслом, не начала свои воспитательные мероприятия. Ну, совсем немного. Никто же не заставляет тебе бросаться на нее, как дикий зверь, и терзать в мелкие клочья! Она слишком самодостаточна, чтобы согласиться только потому, что ты предложил, - последний довод показался Фостеру наиболее убедительным, и он склонился к губам Мариан. И поцеловал.
Сначала это было просто мягкое прикосновение одних губ к другим; он словно бы испрашивал разрешения, словно пробовал – а не ударит ли его током? А не поразит ли его молния? Вдруг этот дом заколдован против всяческих домогательств в адрес его владелицы? Иногда Фостер думал, что изучил Мариан вдоль и поперек, и в этот самый момент, как всегда, она выкидывала что-то особенное. Но потом поцелуй стал глубже, требовательнее; Фихте уже и не думал, что от него пахнет алкоголем и дождливой, промозглой улицей, ему нравилось делать то, что ему хочется, и едва ли не впервые за долгое время чувствовать легкие угрызения совести и приятный холодок опасности. Нельзя угадать, что сделает Мариан в следующий момент. Может, стукнет его чем-нибудь тяжелым. Или задушит в объятиях – выбор не велик; но если есть хоть один вариант, что все будет хорошо, то сегодня на его долю обязательно должен выпасть именно он.

 Отправлено: 26.09.11 18:59. Заголовок: Он прижал ее ладонь ..

Он прижал ее ладонь к своей щеке. Она молчала, и только во взгляде ее на секунду промелькнуло удивление. Она не одернула руку. Фостер смотрел на Мариан выжидающе, она же не могла представить, чтобы он ждал чего-то, чего (ладно, стоит признаться) хотелось ей. Она рассматривала его черты, сама не заметив, как чуть наклонила голову, и тут Фихте... поцеловал ее.
Это мог бы быть грубый поцелуй, но, что было еще более неожиданно, Фостер был осторожен, даже нежен? Какое-то мгновение, которое они провели, застывшие в соприкосновении губ, промелькнуло, и Мариан закрыла глаза и ответила ему. Ощущения были словно гипетрофированы. Треск поленьев в камине заглушал все на свете, от запаха дождя и сырости по спине бежали мурашки, точно она стояла сейчас на холоде, резковатый привкус алкоголя горчил на языке, а сама Мариан... Сама Мариан забыла, что существует. Нахлынувшее цунами из эмоций и желания, которые надежно сдерживались ею так долго, утопило разум, захлестнуло ее, заставляя почувствовать как по телу волнами расходятся импульсы, как неожиданно обострены оказались все нервные окончания, как тонко и в то же время насыщенно воспринимает она любое его прикосновение, так, что дух захватывает, а сердце отбивает ритм в два, в три раза чаще.
Видит Моргана, больше всего на свете ей хотелось бы сдаться и уступить, слишком силен был страх, что так она навсегда потеряет его, перестанет уважать себя, сравняет себя с другими.
Одиночество! Неужели лучше одиночество? – кричало неизвестно откуда взявшееся другое «я», вдруг получившее голос. Он хотел привлечь ее к себе. Нет.
Мариан повернулась влево так, чтобы губы Фихте целовали не губы, но ее щеку, и прислонилась губами к его щеке сама. Ей потребовалось немалое мужество, чтобы все-таки решиться на возражение: ее воля более не была тверда, а в голове не было ясности. Точно кто-то замахнулся и разбил всю ее красивую логику на острые осколки.
- Мне нужно идти, Фостер, - шепотом проговорила она ему в ухо. – Я должна...

 Отправлено: 17.10.11 18:55. Заголовок: Мариан вела себя как..

Мариан вела себя как стыдливая девушка, воспитанная в благородном пансионе: вся сжалась, да так, что даже плечи ее, казалось, стали уже, и в каком-то смятенном жесте отвернула голову, чтобы Фостер не мог ее целовать. Сказать, что ему это не нравилось – значит не сказать ничего; ну почему, век за веком, весь запас нерастраченного страха сильные мира сего вроде авроров спускают в отношениях? Обязательно нужно бояться и отнекиваться, как маленькая, но хорошо воспитанная девочка, которой незнакомый дядя на детской площадке вдруг предложил конфет. В голове Фостер чувствовал что-то вроде щекотки, как это бывало, когда в твой разум пытается вторгнуться какой-нибудь не слишком способный легиллимент: это было странное чувство, смесь азарта и любопытства, а еще детского, собственнического нежелания отпускать Мариан куда-то в глубину ее собственного дома, так далеко, словно за дверью ее ванной комнаты начинались неизведанные земли.
И, разумеется, когда Мариан отвернула от него лицо, Фостер испытал ужасный, резкий укол разочарования, который и вполовину не был бы таким болезненным, если бы он не нарисовал уже в своем воображении картин продолжения их поцелуя и не уверился полностью, что так и произойдет. Он почему-то думал, что для Мариан нет ничего проще, чем полноценно ответить на его поцелуй и забыть уже наконец про эту дурацкую затею с сушкой его брюк – по крайней мере, они еще ни разу не сбегали, и вряд ли сбегут теперь. Но нет, мисс Конгениальность всегда нужно было делать все правильно, иначе ее мир неизбежно рушился. Что ж, теперь он все равно рухнет, потому что – дементор побери, в данный момент Фостер осознал это абсолютно точно – она построила всю свою жизнь на принципе отдаления от него, своего учителя, мучителя и просто вечного источника всяческих неприятностей Фостера Фихте. А ему вовсе не нравилось держать дистанцию – вернее, он просто не умел, и если кто-то хотел удерживать его на расстоянии дружественно протянутой руки, этому кому-то пришлось бы применить к нему Обездвиживающее заклинание.
- Ты никому ничего не должна, - на выдохе пробормотал Фостер, все еще касаясь губами ее щеки. Кожа Мариан была такой мягкой, такой приятной и горячей по сравнению с его губами – видимо, он еще не до конца отогрелся. – Не надо никуда ходить, - почти с мольбой выпалил он, не повышая голоса. Говорить не хотелось, но нужно было обязательно что-то произнести, иначе она сочла бы его молчание за согласие и унеслась в эту свою ванную, в свой непреступный бастион благородной принцессы, и заперлась бы там еще на полчаса, делая вид, что приводит в порядок его брюки, а на самом деле приводя в порядок расстроенные нервы. Ох уж эти женщины…
И чтобы Мариан уже точно никуда не убежала, Фостер поймал ее тонкое теплое запястье и сжал – не больно, но ощутимо, так, чтобы она наверняка почувствовала, что он крепко ее держит. Нет, отпустить ее сейчас было просто выше всех сил – даже сложнее, чем сопротивляться заклинанию Империус, а это Фостер мог; даже сложнее, чем просыпаться с утра, куда сложнее; наверняка восстать из мертвых сейчас казалось бы просто детским заданием по сравнению с тем, чтобы дать Мариан подняться и покинуть его. Нет, он будет держать ее до последнего, что бы она там не говорила. Она просто не может его оставить. Она никогда его не оставляла…
И словно для того, чтобы убедиться в верности своих мыслей, Фостер снова нашел губы Мариан и поцеловал – теперь уже сильнее, настойчивее, глубже. Она не уйдет, нет… не уйдет, - пульсировало у него в голове.

 Отправлено: 03.11.11 22:53. Заголовок: Она никогда не остав..

Она никогда не оставляла его, но прекрасно отдавала теперь себе отчет, что уже давно вовсе не из чувства чистой заботы. С другими Мариан всегда была отстраненной, ее интерес к другим никогда не выходил за рамки работы, поэтому посчитать ее этакой сестрой милосердия, которая готова провести всю жизнь в заботе обо всех и каждом, было бы неправильно. Если бы кто-то из ее коллег попросил ее о помощи, она бы, ни минуты не раздумывая, оказала бы ее, сделала бы все, что потребуется. Но Фихте никогда не просил. Даже сегодня он просто пришел, он не просил ее устраивать его поудобнее, укутывать, согревать и переодевать в сухое. Он просто пришел, но для Мариан это было красноречивее всякой просьбы и, что главное, куда дороже.
Она могла бы еще сомневаться, но его слова, его тон, взгляд, пальцы, сжавшие ее запястье убедили ее изменить своим тоскливым принципам, поверить в его искренность, и как бы она ни старалась найти в нем второе дно, которое бы убедило ее, что все это лишь уловка, потому что ему захотелось... обнаружить подвох ей не удавалось, и тот самый голос, который просил ее перестать изводить себя и уступить своим желаниям, тут же подсказал, что это потому, что нет никакого подвоха.
Зачем переливать из пустого в порожнее, тревожить себя глупыми мыслями? Потом она, возможно, пожалеет, но сейчас, когда Фихте поцеловал ее снова, держа за запястье, только теперь уже настойчивее и яственней, она только и сумела, что закрыть глаза, и губы разомкнулись словно сами собой.
Было что-то правильное в том, что он целовал ее. Это было не то чувство, пронзившее ее в первое мгновение, когда Фостер недвусмысленно дал понять, что сегодня все будет иначе. Если она захочет? Нет, потому что этого наконец захотел Фихте, потому что в мгновение, когда ей лучше было бы оставить его, он не позволил ей уйти. До этого все было наоборот, он, как мог, показывал ей, что она может уходить, но она оставалась. Она вправду никогда не оставляла его. И да, Мариан Эбботт никогда не была из тех, что готовы добровольно увязнуть в пучине самообмана, но сегодня ей хотелось верить в искренность Фихте, и подтверждения, которые он сам давал ей, заставили ее прекратить вести себя как наискромнейшую ученицу из пансиона благородных девиц.
Какое долгожданное ощущение и оттого еще более острое, еще более прекрасное.
Мариан прикоснулась к скулам Фостера, полностью развернувшись к нему, все еще чувствуя его пальцы на своем запястье. Она целовала его в ответ неожиданно чувственно, неожиданно настойчиво, настойчивее, чем были его прикосновения к ее губам до этого, ей как будто не хватало: воздуха, времени, самого Фихте, и она торопилась успеть. Успеть все то, что они так глупо пропустили за все это время, и было в ее поцелуях что-то от безрассудности, потому что она знала, что сегодня - слишком короткая ночь, а завтра все может оказаться совсем по-другому.