Отправлено: 12.02.11 13:12. Заголовок: [nothing personal, just business]

Участники: Foster Fichte & Vasco Montserrat
Время: 19 ноября 1976
Локация: некое место заключения
Саммари: ничего личного, уважаемый. Я просто выполняю свою работу.

 Отправлено: 12.02.11 18:24. Заголовок: Это было девятнадцат..

Это было девятнадцатое ноября тысяча девятьсот семьдесят шестого года.
Полуподвальное помещение, в котором держали Фостера, было освещено слабыми лучами темного осеннего солнца, которое встало совсем недавно и сейчас едва проглядывало сквозь облака. Грязное окошко под потолком, которое, судя по часто меняющимся за ним теням, выходило на улицу, не пропускало ни единого звука, поэтому сложно было догадаться, какая там погода. Впрочем, Фостер знал - за окном ноябрь. Он умел считать. А в ноябре всегда погода одинаковая.
Его унылая келья пленника в ноябре стала совсем сырой. Дыры и трещины, через которые проникал дождь, стали сочиться еще и холодным ветром: никто не позаботился о том, чтобы укрыть ветхое помещение от непогоды. Правый угол, тот, что был ближе всех к окну, совсем заплесневел: теперь на нем чередовались пятна серого, черного и зеленого цвета, полные какой-то сумбурной вездесущей жизни. В этом углу было меньше всего света, и он был дальше всего от двери. В этом же углу крепилась и цепь, на которой держали Фостера. Ее длина позволяла ему сворачиваться калачиком в противоположном углу, подальше от плесени и ветра, но он предпочитал этот, сырой и холодный. Фостер садился в угол, под самым окном, обхватывал руками колени и, медленно, мерно раскачиваясь, начинал размышлять о каких-то совершенно посторонних вещах.
В октябре на подоконнике развелись мокрицы. Они заползали в щели и постепенно спускались вниз, обживая угол. В приходом зимних холодов они должны были пропасть. Но сейчас у Фостера была компания - мокрицы, плесень, и настойчиво выводящий рулады желудок, просящий еды. Конечно, не самые интеллектуальные собеседники, но все же лучше, чем ничего и лучше, чем галлюцинации. Лучше всего было разговаривать с плесенью. Фостер сидел, раскачивался и тихо бормотал что-то, когда к нему вошли.
Присутствие человека он заметил не сразу, а как только тот подошел немного ближе: все-таки, комната была достаточно большая, чтобы не ощутитть вторжение постороннего в жизненное пространство. Чувствуя слева чьи-то шаги, Фостер не спешил поворачивать голову: медленно, неторопливо, словно ожидая какого-то специального сигнала, пленник все же посмотрел на своего гостя. Он смотрел долго, внимательно, чуть склонив голову вправо, как строгий отец на блудного сына. Он ничего не говорил и ни о чем не спрашивал, потому что понимал, что этот человек пришел к нему не беседовать о новых открытиях в области применения черношляпных грибов. И вряд ли он пришел спросить, как самочувствие Фостера.
Задумчиво, с понятной любому обреченностью он рассматривал вошедшего. Это был такой же Пожиратель, такая же темная фигура в маске, достаточно высокая - но Фостеру из его положения любая фигура казалась высокой, а оскалившаяся и застывшая маска лишь придавала ей величия. Наверное, правильной реакцией на появление человека в плаще был страх, но Фостеру нечего было бояться. В его теперешнем состоянии страх был комичным явлением, сродни бессмысленной надежде; ведь страх предполагает, что столь пугающее событие может и не произойти. А он с терпеливым смирением и некоторым любопытством ожидал. Все эмоции рано или поздно сводятся к ожиданию.

 Отправлено: 12.02.11 22:09. Заголовок: Спускаться в подвалы..

Спускаться в подвалы Монтсеррат не любил. Высоченные ступеньки, - смотри, держись за перила, чтобы не скатиться кубарем вниз, пересчитывая острые уголки позвоночником. Разительное изменение влажности воздуха, грязь, холод – Васко не хотел бы оказываться в этом мерзком местечке даже на то недолгое время, на которое он туда приходил, но служба, будь же она неладна, обязывала.
Он был в мантии, маска, которую взмах палочки мгновенно соткал из серебристого дыма, закрыла его настоящее лицо. Монтсеррат, рывком поднимая манжеты рубашки, аккуратно доставал ключи от камеры и волшебную палочку из внутреннего кармана пиджака и чувствовал себя каким-то хирургом, который собрался на серьезную и тонкую операцию. Только хирург был призван спасти человеческую жизнь, а вот Васко совершенно не волновало, как данная операция повлияет на здоровье пленника. Если тот благополучно отойдет в другой, более благосклонный к нему мир, Монтсеррат не только нагоняй не получит, но и даже ни малейшего слова в свой адрес, мол, мог бы и полегче. Подопытных кроликов у Пожирателей было вполне себе в избытке, единственное, что отличало этого кролика от других, так это то, что он славился своей выносливостью. Сколько уже удачных опытов перенес – и до сих пор жив, смотри-ка. Наблюдать за тем, как живое существо со сроком жизни в сто лет выкарабкивается из грязи, еле приспособленное к среде, в которую ее засунули собственные же собратья, было, пожалуй, еще интереснее, чем прописывать итог опыта, в ходе которого надлежало опробовать какое-то новое заклинание или зелье, обычно из ряда темных и непростительных.
Дверь отворилась, даже не скрипнув под аккуратным напором руки испанца, и открыла его взору довольно большой закуток, сразу бьющий в глаза своей пустотой – окно, цепь, скрюченная фигура в холодном углу, поджавшая колени под подбородок и невнятно шевелящая разбитыми подобиями губ – и все, больше ничего, только темные стены, пол, да потолок, насквозь пробитые сыростью, плесенью и какими-то отвратительными насекомыми. Монтсеррат брезгливо сморщился под маской. Он уже не первый раз приходил в эти подвалы, но каждый раз не мог удержаться от гримасы омерзения.
Пленник медленно повернул голову. Васко усмехнулся. Этот подопытный кролик всегда был спокоен, как танк. Другие, когда ключи звенели в замке, лихорадочно вздергивали головы с волосами, превратившимися за дни заключения в мочалку, смотрели с ужасом, - если только это не были авроры, которые, напротив, не желали показывать своего страха и держались все прямо, гордо, ну чисто оловянные солдатики. А этот – ни то, ни другое. Может, он был извращенным мазохистом и ему нравились пытки, может, ему просто было на все плевать – но эта медлительная обреченность, с которой он глядел на всех своих мучителей разом, она удивляла не только Васко. Впрочем, ему было не до удивления. Сколько у него там опытов намечено? Три? Четыре? Васко вздохнул. Плакал уютный вечерок в кафе с очередной пассией, здравствуй, даром потраченное время в промозглом подвале, где даже терпимому к холоду Монтсеррату совершенно не хочется снять мантию. Вот оно, доверие Лорда к его аккуратности, умеренности, четким и ясным отчетам.
Ну ладно, он хотя бы потренируется в заклинаниях, потом будет богатый опыт.
Наверное, сейчас он должен был бы чувствовать… что? Ненависть? Не зайти, например, а внестись в камеру черным вороном, несущим смерть, расхохотаться, как самый настоящий маньяк, спросить у замученного существа, еле-еле сохранившего человеческий облик, что-то вроде «Как спалось ночью, чудо мое?» или закричать (что еще круче, ну прямо в стиле «террорист-мерзавец из американских боевиков») «Ну что, за работу, грязный подонок, сегодня не твой день!» Но Монтсеррат не хотел ни врываться, ни хохотать, ни спрашивать, ни кричать. Он был спокоен. Всегда – вежлив и спокоен, он выполнял свою работу и все. Как и его пленник. Поэтому разговор вряд ли завяжется, - ну и хорошо – если Васко плевать на все, это не значит, что его не раздражают мольбы о пощаде или страдальческие улыбки пополам с проклятиями, слетающими с лопнувших кровью губ.
Васко подошел к пленнику и, склонив голову, то ли себе самому, то ли Фостеру (как милостивый врач, которого пациент попросил объяснить, что с ним собираются делать) объявил круг проблем:
- Сегодня три опыта. Один с зельем, два с заклинаниями. Зелье я проверю первым. Вызывает озноб, тошноту, головную боль, могут быть осложнения на психику типа истерики и тому подобного. Вернее, должно вызывать, моя обязанность – это проверить. Возьмите и выпейте.
Обращение на «вы» звучало практически издевательски, но никакой доли издевки здесь и не было – просто Васко не привык говорить по-иному, хоть бы с равными ему, хоть бы с пленниками, хоть бы с будущими жертвами. Монтсеррат присел на корточки безо всякого опасения, что пленник попробует выхватить у него палочку и напасть – он знал, что он сильнее, что ни при каких обстоятельствах бывший аврор сбежать не сможет – и, быстро выдернув пробку, протянул Фостеру крохотную матовую склянку размером еще меньше пробирки, в которой колыхалось какое-то бесцветное зелье, призванное в будущем незаметно сгонять неугодных работников Министерства и любых других инстанций в постель. Та доза, которую выпьет Фихте, будет иметь действие лишь в течение пары часов, а вот если подмешать в пищу нечто более обильное и более сильной концентрации – вот тут-то и будут длительные болезни.
- О боже, возьмите и проглотите, и не заставляйте меня применять Cruciatus, я не собираюсь с вами церемониться, - почти устало заявил юный Пожиратель, глядя на то, как слабо рука Фостера держит скляночку и никак не решается отправить ее содержимое в рот. Если разольет такими темпами - ничего, у Васко есть несколько запасных образцов, на подобный случай - или если малое количество не подействует. Он вообще очень расчетливый и запасливый.
А вот только разливать я вам, господин Фихте, все равно не советую. Непоздоровится вам после такого безобразия. Как бы там Монтсеррат ни относился к пыткам холодно - а вот злить его не стоит.

 Отправлено: 13.02.11 00:08. Заголовок: Уже несколько месяце..

Уже несколько месяцев Фостер не видел себя в зеркале, но мог догадываться, что выглядит ужасно.
Так и было. Он похудел, от постоянного недоедания и отсутствия солнца кожа его приобрела землистый оттенок, а постоянные удары, случайные и намеренные, раскрасили ее множеством желтовато-синих пятен. Губы Фостера высохли и потрескались, в уголках появились противные язвочки, которые постоянно покрывались коростой и чесались. Волосы свалялись; чары, которые в обычное время поддерживали их постоянную длину, развеялись почти сразу, и всклокоченные пряди отросли. Иногда Фостер с недоуменным отвращением замечал, что в волосах у него запутались запекшиеся корочки рвоты. Наверное, они издавали ужасающий запах, но его пленник почему-то не чувствовал. Рубашка, которая когда-то была белой, сейчас уже не имела определенного цвета, да и форму свою потеряла - скорее, это была просто рваная тряпка, и Фостер скинул ее в углу: иногда она служила ему подушкой. Его брюки тоже были не в лучшем состоянии, но все же еще походили на одежду.
От постоянной подвальной сырости Фостер начал покашливать; иногда случались приступы кашля, которые было очень сложно унять. Из-за грязи по всему телу аврора вскакивали странные волдыри, которые проходили также быстро, как появлялись; кожа на руках и ногах огрубела и потрескалась кое-где. Под обломанными ногтями, которыми Фостер во время пытки Круциатусом неосознанно царапал камни своей темницы, запеклась кровь, перемешанная с грязью. Сосуды уже не выдерживали, и тут и там под кожей расползались синие следы от лопнувших капилляров. Кровь была везде - несмотря на то, что Фостера не били, некоторые зелья заставляли его тело кровоточить само по себе. Кровь часто шла из носа, иногда кровоточили десны: запекшаяся в зубах кровь пахла еще хуже, чем выглядела. Чего уж скрывать, кровь была и на штанах, причем в самых постыдных местах, откуда только могла течь кровь. Фостер не обращал на это внимание - не хватало еще испытывать чувство стыда в этом богом забытом подвале.
В довершении всего на левой щеке Фостера красовался совсем свеженький шрам - он сам оцарапал себя во сне, когда ему приснился кошмар. Вот это было действительно неожиданно. Фостер не думал, что ему вообще могут сниться сны. С тех пор, как прекратились видения, он опасался, что больше не увидит ничего, кроме того, что предлагает ему блеклая реальность.
Человек, стоящий перед ним, был идеально чист: серебристая маска из неизвестного материала, черный, без единого намека на грязь, плащ и руки - бледные, но оттенок кожи выдавал в их обладателе южную кровь. На руках Пожирателя не было ни единого пятнышка, ни царапинки, будто перед ним стоял настоящий аристократ. По сравнению с его постоянным надзирателем, Фостер мог назвать этого мага статным и благородным, если бы смог рассмотреть его получше. Но глаза болели, от отсутствия яркого света мышца ослабла, и теперь, чтобы сосредоточиться на чем-то, приходилось делать большое усилие, на которое пленник был не способен.
У Фостера болело горло, он чувствовал, как опухла шея; дышать было сложно, но он не знал, почему - то ли из-за непрекращающегося в холодном подземелье насморка, то ли потому что плесень все же пробралась в его легкие и теперь хозяйничает там, выедая тонкие стенки. Руки дрожали от голода, холода и усталости. Любое движение заставляло тело ныть, будто даже суставы заржавели, будто все кости изнутри покрылись этой плесенью, и она, серая, пушистая, сейчас прокладывает себе путь к мозгу. Именно к мозгу, а не сердцу - ведь мышца, обросшая плесенью, вполне сможет биться.
Послушно взяв склянку, поданную ему Пожирателем, Фостер медленно поднес ее к лицу и разглядел - ничтожная попытка определить, какое блюдо меню ему предлагают отведать сейчас. Он не чувствовал запаха. Нужно было выпить. Тошнота, озноб, головная боль... что из этого не было постоянным симптомом пребывания здесь? Фостер не боялся того, что будет. Но ему было немного любопытно.
Однако руки предательски дрожали. Запястье дрогнуло, и пальцы сами собой разжались, Фостер не успел поймать склянку. Она разлетелась на осколки, а зелье оставило на камне неприятную дымящуюся лужицу.
Пленник недолго разглядывал эту лужицу, будто удивляясь тому, как она здесь появилась, а затем поднял глаза к Пожирателю. На его лице не читалось ни страха, ни сожаления, ни каких-то еще уместных в этом случае эмоций; скорее это был немой упрек - каким надо быть идиотом, чтобы давать ослабшему от постоянных истязаний пленнику столь хрупкую вещь?
Несмотря на долгие месяцы, проведенные в заточении, Фостер сохранил главное - ясность мышления. И, кажется, даже сейчас он соображал куда лучше своих мучителей.

 Отправлено: 13.02.11 17:11. Заголовок: Монтсеррат секунд пя..

Монтсеррат секунд пять с кислой миной смотрел сквозь прорези в маске на расплывшуюся по полу темницы лужицу довольно дорогостоящего заклинания и чуть ли не со вздохом повернулся к пленнику. Господи... Каким надо быть идиотом, чтобы так вот необдуманно, глупо, навлекать на себя бурю гнева? Впрочем, бури гнева-то как раз не было, было какое-то отвращение и смутное раздражение, мол, боже, до чего может дойти человек, живущий в подобных условиях. На месте всех надзирателей, Васко бы хоть иногда чистил камеры, благо с помощью волшебства это занимает не более пяти секунд, и давал бы пленникам какое-нибудь, хоть слабое, но укрепляющее зелье. А то что это вообще такое? Они даже руку поднять по-человечески не могут, с ними просто невозможно работать. Не надо, конечно, доводить их до состояния Х, когда они смогут спокойно сбежать, миновав неуклюжего их надзирателя (эта туша даже с места не сдвинулась, когда Васко вежливо его поприветствовал – вот они, новые порядки в пожирательском сообществе, вот и бери их всех, грязнокровых тварей), но и делать из них живые трупы тоже не здорово. Это мешает опытам – ведь состояние иммунитета очень важно для точного определения дозы и концентрации зелья, силы заклинания и тому подобных расчетов.
Невербальное заклинание – разлитая жидкость аккуратно всасывается в палочку, вместе с какими-то влажными еще струями не успевшей еще запечься крови и неиспарившейся дождевой воды. Васко было даже жалко что-то делать с этим идиотом – ну что он, виноват, что ли, в том, что руки уже просто не держат никакие предметы? Но к носу-то поднес склянку, сумел, еще и поморщился, вот не дергался бы – и выпил. И во взгляде никакого даже намека на страх, на какую-то мольбу, мол, пожалуйста, я не хотел, не трогайте меня... Смотреть в глаза людям и видеть там страх Васко не просто привык – а любил. Он не любил муки, он любил страх, и сейчас, насытившись этим чувством, он бы гуманно не тронул несчастное существо, погрязшее в плотских недугах. А сейчас это существо само – вновь – открывает дверь в мир боли и страданий. Что ж, Васко не виноват, что этот пленник настолько ко всему безразличен. Может, пытки пробудят в нём чувства?
- О боги, болван, - раздраженно бросает Васко. – Crucio!
Палочка, наставленная на пленника, не дрожит в руке бесстрастного мучителя нисколько, в то время как крик боли рвет стены адским огнем, и скрюченное судорогой тело змеей извивается на грязном полу, царапая ногтями камень. Минут пять счета про себя – этому полудохлому аврору должно хватить. На пока. Монтсеррат милостиво отводит палочку в сторону и встряхивает ею, как градусником, чтобы закончить действие заклинания, после чего абсолютно равнодушно наблюдает за тем, как только что наказанный за недальновидность пленник пытается отдышаться. Жалкое зрелище. Но боль загоняет людей в такие рамки, что тут людьми уже остаются немногие – большинство превращается лишь в зверей, не старающихся сохранить человеческое лицо и гордость, а лишь жаждущих прекращения безумных мук.
Минута, две. На запястье испанца аккуратно тикают часы. Хватит. Отдышался, очухался, боль утихла – продолжаем. Васко снова присел на корточки и, не без брезгливой гримасы приподняв грязную голову пленника за шею, влил тому в открытый и судорожно вдыхающий воздух рот зелье из очередной пробирки. Не хватало еще, чтобы этот идиот захлебнулся невзначай – знаем мы таких самоубийц. С виду все равно, а сами так устали от этой жуткой жизни, что готовы хоть голову себе расшибить о стену камеры – лишь бы покинуть измученное бренное тело. Пленник закашлялся, но, кажется, все проглотил, Васко поднялся, рывками вытирая ладони о лежавший в кармане платок, полы мантии взметнулись чуть в сторону, и юноша, закупорив пробирку, отступил на пару шагов назад. По запаху, который царит в камере, пленника явно частенько рвет, и на это зелье он среагирует однозначно – а испачкаться в отвратительных испражнениях его желудка и печени Пожиратель не хочет абсолютно.
О боже, такими темпами они вообще ничего не успеют. Ну, где реакция? Или зелье подсунули бракованное?

Скрытый текст

Плинер, прости меня, это бред, я знаю хд

 Отправлено: 14.02.11 10:48. Заголовок: Не будем петь глупые..

Не будем петь глупые песенки про душу, бессмертную и непобедимую, которая во всех житиях мучеников фигурирует как бесстрастный надзиратель за всеми мучениями тела; душа злорадствует, видя, как ее тело хлещут плетьми или сжигают на костре, радуясь, что уж она-то, в отличие от тела, точно попадет в рай. Душе никогда не понять несчастного, истерзанного тела, на котором в лучшем случае со временем прорастет терновник, потому что душа, в общем-то, настолько метафизический объект, что и внимания особого не заслуживает. Там, на небесах, ей еще воздадут должное, но пока мы здесь, нет никакого смысла говорить о душе: она все равно сделает вам ручкой и унесется в совершенный мир. Вот такая она непостоянная женщина.
Фостером управляло сознание. Его мать еще лет тридцать назад заявила, что у Фостера нет души, и он радостно с этим согласился. Сознание, хоть иногда и бросает тело в самые трудные минуты, в общем-то, полезная штука. Оно позволяет контролировать тело и даже в некоторых случаях умаляет его страдания, потому что тело и сознание повязаны, после смерти первого последнее не улетает в неведомые дали, поэтому сознание и не стремится как можно скорее отделиться от балласта, чтобы улететь на курорт для метафизических величин. Сознание удерживается в теле, покуда может, потому что оно-то знает, что никакого "потом" не будет, и оно живо, пока жив его бесценный сосуд. Поэтому сознанию можно доверять.
Сознание Фостера не оставило его и сейчас, оно просто подсказывало ему, что делать. Вот сейчас нужно было кричать.
Пожиратель, раздосадованный внезапной провинностью Фостера, подверг его Непростительному заклятию. Это было ужасное ощущение. Каждый нерв получал сигнал о том, что та часть тела за которую он в ответе, подвергается мощному физическому воздействию. Все эти сигналы отправлялись с мозг, и он сигнализировал: боль. Много боли. Боли было столько, что ее нельзя было измерить никакими маггловскими измерениями. Впрочем, и магическими тоже.
Круциатус - это заклинание, к которому нельзя привыкнуть. Оно каждый раз подводит тебя к болевому порогу и заставляет перепрыгивать тебя через него, щелкая черным кожаным хлыстиком. Нет такого положения, с котором боль хоть как-то отступила бы. Ее можно только выкинуть из себя, и единственное для этого средство - крик.
Фостер сосредотачивался на своем крике, потому что сознание знало: телу хреново, и надо хоть как-то уменьшить его мучения. А учитывая феноменальную любовь Фостера к своему голосу, это было чем-то вроде удовольствия.
Вот если бы кто-нибудь хоть раз догадался его заткнуть, было бы по-настоящему больно.
Но мучение окончилось довольно быстро. Пожиратель явно куда-то торопился, поэтому рывком поднял голову Фостера - он почувствовал его холодные узловатые пальцы на своей шее, да что там холодные - просто ледяные, - и понял, что это был, пожалуй, первый из Пожирателей, который не побрезговал к нему прикоснуться. Почему-то неразборчивые в методах приспешники Лорда выказывали малопонятную брезгливость, когда общались с пленниками, будто бы нечистокровностью можно было заразиться через прикосновение. Это сейчас Фостер выглядел, как найденный на помойке кусок мяса - но даже когда его только поймали, ни один из Пожирателей не соблаговолил к нему прикоснуться. А этот, видимо, ученый - или просто настолько боится своего начальства, что даже не разыгрывает из себя принцессу.
После заклинания тело еще немного ныло, любое движение отзывалось неприятными ощущениями в спине, но Фостер сразу понял, как начинается действие зелья. Почти все зелья работали так. Сначала - странное ощущение в желудке, будто туда запустили нечто живое и оно отчаянно пытается если не вырваться, то хоть как-то обустроить свой быт. Потом начинает поводить плечи, немного кружится голова... а дальше начинаются волшебные симптомы чего-нибудь особенного.
Например, сейчас Фостера резко бросило в холод. Он даже сам сначала не заметил, как начал дрожать, его колотило крупной дрожью, еще до того, как он начал ощущать, что мерзнет. В камере и без того было не жарко, к тому же температура пленника уже давно была выше нормальной: организм вяло боролся с чем-то несуществующим, придерживая свой градус где-то около тридцати семи и двух по Цельсию.
Начала болеть голова. Все симптомы ужасного жара, будто сейчас тело все же решило взбунтоваться и вскинуло температуру градусов до сорока. Пытаясь хоть как-то совладать с собой, Фостер поднялся на четвереньки, уперся кулаками в камни и опустил голову. К горлу подступала тошнота, то желудок был абсолютно пуст. Наверное, следовало для чистоты эксперимента сказать Пожирателю, что его тошнит, но вещественных доказательств тому он предоставить не может, но Фостер не должен был отвечать за непродуманные научные ходы каких-то болванов, возомнивших себя высшей расой.
Веки будто налились свинцом, суставы подкосились - Фостер рухнул на пол. Но тут же он нашел в себе силы перевернуться и взглянуть в лицо Пожирателю. Он видел его против света, поэтому не мог различить выражения; но сам он настойчиво взирал на своего мучителя взглядом профессора, который глядит на своего студента-двоечника.
Не так уж у Пожирателей плохо с продовольствием, чтобы пытаться вызвать у кого-то рвоту на голодный желудок. Могли бы хотя бы дать воды.
Если бы Фостер ненавидел эту мерзкую кучку чистокровных отбросов в плащах, он бы сам стал руководить экспериментом и подсказывать, как лучше себя мучить. Ему была просто ненавистна сама мысль о том, что с ним поступают совершенно по-дилетантски, а раз это проявляется даже в мелочах, то и вся война ведется тупицами. Тупицами, которые просто убивают людей пачками. Восхитительная феерия. Dance macabre для самых маленьких.

 Отправлено: 14.02.11 23:38. Заголовок: Васко с равнодушием ..

Васко с равнодушием следил за муками Фихте, и не спешил что-то записывать – напротив, он внимательно изучал реакцию и делал в уме определенные выводы. То, что сейчас человеку плохо, что он страдает, что глаза становятся бессмысленными от озноба и головокружения, что рвотные позывы сотрясают и без того едва принимающее пищу тело – все это нисколько не волновало его, не отдавалось в черствой душе ни малейшим уколом жалости. Если ты в свои двадцать два года убил не одного, не двух, а много больше, и в их числе была твоя бывшая любимая, если ты мучил и мучил людей, если ты насмотрелся уже на все – на кровь, на боль, на смерть, на страх, если жизнь больше не умеет поворачиваться к тебе новыми гранями, потому что таковых просто не осталось – невольно очерствеешь. И невольно перестанет в груди биться настойчивое желание – желание жить; впрочем, тупая мышца под названием сердца будет продолжать гнать хандру по всему телу вместе с горячей кровью, которая только по физическим параметрам не обратилась в лёд.
Да вот только не знаете вы, сеньор Монтсеррат, чем вам аукнутся все эти деньки, проведенные в подвалах, на массовых терактах, в темных уголках улиц под руку с вашими жертвами... Непростительное не прощается, так ведь?
Хотя, наверное, каждое существо имеет право на спасение души. Любое. Даже самое мерзкое и безобразное, с душой чернее воронова крыла. Но это уже как решат высшие силы – а они страшно любят потешиться над отчаявшейся получить милостивое снисхождение душой. И вот когда кромешная темнота смыкается давящим куполом над головой, когда отчаяние уже едва дает дышать, когда не хочется ни биться, ни выкарабкиваться, когда хочется просто скорее покончить с этим, вот тогда – наступает рассвет. Самый темный час ночи перед рассветом, и человеку лишь нужно преодолеть его.
Но этот человек в маске, черной скалой безжалостно нависший над несчастным существом, он не мыслил ни секунды, что его самовлюбленное, самоуверенное и безнаказанное пространство может быть нарушено, что какая-то высшая сила сможет вытряхнуть его из облака зла, в котором он погряз, и выставить на всеобщее обозрение, беспомощного и лишенного всяких прав, злобно огрызающегося на «несправедливых порицателей». Он был уверен, что все его деяния никогда не коснутся его. Никогда не отдадутся ужасающим эхом в ушах. Никогда не взглянут безжалостным синим взором в полные ужаса зрачки.
Когда действие заклинание стало налицо, когда все аспекты списка были соблюдены и лишняя реакция выявлена, Васко достал из своего бездонного кармана еще одну пробирку, сощурив глаза (темнота очень мешала читать), проверил надпись на ней и, наклонившись к пленнику, вновь взял его за шиворот и отправил ему в рот противоядие. Брезгливость, с которой он вновь вытирал руки о платок, была обусловлена, скорее, нормальной реакцией человека на грязь, больное и немытое тело (когда он, разумеется, и не пытается скрывать своего отвращения, а только наоборот, подчеркивает его), а не его пренебрежением к людям грязной крови. Он никогда не понимал этой тайны недопустимого прикосновения. Грязная кровь – венерическая болезнь, и воздушно-капельным путем не передается. Горящая жаром мокрая кожа пленника еще отвратительно оставалась тактильными отпечатками на ладони, и Монтсеррат вновь утвердился в мысли, что быть врачом, как его старший брат, Мигель, ему не светит – с его отвращением к крови и тому подобным гадостям.
- Через несколько минут действие первого зелья должно пройти, - заметил он, не глядя в сторону пленника и вновь шаря в бездонном кармане в поисках карманной книжки. Через пару минут он уже сосредоточенно, аккуратным, каллиграфическим почерком с длинными хвостиками писал на совершенно энной странице: «Malattius: действие слишком резкое => будет замечено зелье, идея собственного недуга в голову никому не придет. Итог: проверить еще раз в меньшей концентрации (возможно, на 20-25%) и в смеси с пищей – может приглушить действие, на том же подопытном, камера 13, отсек 7». После чего захлопнул блокнот и вновь вернулся к пленнику. Ему было скучно. Это была всего лишь нудная, тоскливая работа, которую ему приходилось выполнять без малейшего намека на удовольствие. Если Мигеля еще как-то привлекали опыты с зельями, благо целителю пригодится все, то его младший брат был к этому совершенно холоден и сейчас едва подавил раздраженный вздох – да и то, только потому, что ему откровенно надоело вздыхать.
- Теперь заклинание, - по привычке сообщил Васко. – Вызывает сильный ожог на месте, куда направлена палочка. Готовы? Впрочем, кто вас спрашивает, - он усмехнулся под маской, по-дартвейдеровски дунув в отверстие для рта. – Ustionus.
Ожог. Один. Другой. На плече, на запястье, на ключице, на колене, не вовремя показавшемся из-за задранной штанины. Сразу волдыри, красная кожа, вздутая коричневым сморщенным пузырем. Четырех достаточно – для чистоты эксперимента вполне достаточно. Пленник постанывает – видно, так сильно нравится издавать звуки, просто так ведь не поговоришь и не покричишь, сразу залепят Fragello в бок, чтобы помалкивал. А тут можно разгуляться, вон как вопил под пыткой, будто адский рупор в глотку засунули. А еще говорят, что тут сырость и туберкулез. С туберкулезом не покричишь.

 Отправлено: 20.02.11 23:31. Заголовок: Британские ученые вз..

Британские ученые взрывали свиней, чтобы посмотреть, как взрываются свиньи.
Британские Пожиратели смерти поджигали авроров, чтобы посмотреть, как горят авроры.
Основы прикладной кулинарии, знание которых сейчас с таким рвением проявлял Пожиратель, не слишком радовали Фостера; но и особых неудобств не доставляли. Его тело уже находилось в такой стадии, когда какие-то там несчастные внешние воздействия не способны довести его до высшей болевой точки. Впрочем, и воздействия внутренние тоже не вызывали неприятных ощущений, потому что тело, будто почувствовав, что с ним делают что-то нехорошее, закрыло поставку болевых сигналов в мозг. Ощущения от ожогов неприятным покалыванием, какое обычно бывает от каких-нибудь очень чесучих бабушкиных свитеров, распространялись вверх по руке, вокруг ключицы к подбородку, от плеча к груди и от бедра аж до самого пупка. Но, в отличие от свитера, который вдали от укоризненного взгляда создательницы можно было снять, ожоги не были такой простой обузой, которую достаточно лишь как-то с себя стряхнуть: они ныли, покрывались волдырями, и всячески знаменовали, что Пожиратель задел не только верхний слой кожи, но еще и второй, повреждение которого было чревато уже более серьезными последствиями.
но Фостер не был бы самим собой, если бы отреагировал на это волной физического возмущения, выразившейся в крике: он сегодня уже орал. Продолжать малоосознанные вопли он не планировал, поэтому лишь сжал зубы, издал что-то вроде сиплого свиста, втянув воздух сквозь крепко стиснутые челюсти; на скулах Фостера вздулись желваки. Тот звук, который он сейчас издавал, был похож на слабый вой, какой издавал бы очень капризный ребенок, увидев, что к обеду подают его нелюбимый гороховый суп. Более того, тщательный инструктаж Пожирателя раздражал его так же, как раздражала бы того самого ребенка назидательная речь отца о пользе овощей и горячей пище. Разумеется, сам пленник сейчас бы предпочел вместо вкусного и питательного обеда из непонятных заклинаний шоколадные конфеты в виде нежного поглаживания, и, разумеется, не в исполнении этого закутанного в плащ существа.
В подтверждение того, что контакт с Пожирателем для него представляется не самым приятным делом, Фостер отполз подальше в свой угол и буквально вжался в стену. Мягкая пушистая плесень осторожно дотронулась до его вспотевшей спины, словно пытаясь подбодрить своего верного сокамерника. К сожалению, она не владела языком убеждения, а тело Фостера сейчас было слишком измотано, чтобы обращать внимание на прикосновение живых организмов, размножающихся спорами. Он смотрел на Пожирателя исподлобья, тяжело дышал; глаза Фихте казались сумасшедшими, как у любого человека, который смотрит исподлобья и при этом жутко вытаращивает глаза, как какая-нибудь надонная рыба; губы были немного приоткрыты, и сам Фостер мог чувствовать толстую сухую корку, которая покрывала их. Он так сильно сжал зубы, что теперь они болели - но эта боль была ничтожно мала по сравнению с той, которую он должен был испытывать от палочки своего мучителя, поэтому отдавалась легким покалыванием в скулах.
Как человек, который долго время провел в больнице по ту, внутреннюю сторону белого халата, он знал, что сейчас может с ним произойти. От ожогов обычно страдали почки, а они (как - чего уж душой кривить - и остальные внутренние органы) у Фостера сейчас находились далеко не в лучшем состоянии. Поэтому строить долгосрочные прогнозы на состояние своего здоровья Фихте не решался: у него всегда был шанс, что его отрывочных медицинских знаний не хватит на то, чтобы в этих самых прогнозах выторговать у судьбы шанс на спасение. А думать о том, что он так и умрет здесь, и над его телом будет рыдать только небольшое семейство мокриц и плесень в траурном черном цвете, Фостеру не хотелось.

- Что вам от меня нужно? - Фостер сам не заметил, как хриплым голосом обратился к Пожирателю. Иногда мысль мозга и мысль всего остального тела расходились разными дорожками, но продолжали перекликаться, и когда мозг подумывал, что неплохо бы уточнить кое-какую информацию по интересующему его вопросу, язык уже сам спрашивал, облекая это в самую недипломатичную форму. Хотя о какой дипломатии может идти речь, если разукрасить морду собеседника трупными пятнами мешают лишь такая мелочь, как его маска, твоя общее физическое истощение и наличие у противника волшебной палочки?

 Отправлено: 22.03.11 22:26. Заголовок: Что вы знаете о вежл..

Что вы знаете о вежливости и этикете?
Сейчас, наверное, кто-то с ужасом вспомнил о куче вилок, ножей и ложек, кто-то – о дамах, которых надо пропускать вперед даже если они плетутся, как улитки, а с подножек – подсаживать, какими бы габаритными они ни были... Да-а, морока это все конкретная. Но вряд ли вам когда-то приходило в голову, что возможны и такие сценки-олицетворения вежливости, одна из которых на данный момент царит в подвальном помещении некоего безымянного седьмого сектора.
Два человека находятся в одной камере; они смотрят друг на друга. Один из них – палач, другой – его жертва, причем совершенно безвинно осужденная на муки. Навострите уши – вы не слышите ни малейшего намека на ругань. Они оба называют друг друга на «вы». Каждый из них про себя считает второго идиотом, но молчит. Хоть рисуй картину маслом со всего этого, вешай на стену с благоговением в золотую раму, а еще лучше – заноси во всемирную историю отдельным томом, каждый день протирай тряпочкой и любуйся на это, как на красную книгу.
Два интеллигентных джентльмена собрались на пытку.

***
Я ненавижу эту работу. Я вообще ненавижу грязную работу. В своем Гринготтсе я уже привык к чистым рукам и исключительно моральной гадости. Да, на меня ежедневно выливают по ведру помоев, но это все слова, всего лишь слова, а тем более – всего лишь в адрес компании. Я ставлю непроницаемую стену перед собой и этими людьми, до меня доносятся лишь жалкие отголоски их гнева и злости, меня они не касаются ни в какой степени. Я слушаю этих людей спокойно, без нервов. Я терплю их нападки без малейшего намека на ярость. И даже дома, там, где меня всегда поймут, я ни на кого не срываюсь. Я не срываюсь даже здесь, в этом дрянном грязном подвале. Иногда мне кажется, что отрицательные эмоции просто облепили мою душу какой-то прозрачной аурой, как будто спрессованные, и теперь все чувства, которые я мог бы выливать наружу, просто остаются внутри, отпечатком на этой самой душе. Кто-то говорил мне, что рамки надо рвать. Но я не тороплюсь. В конце концов, когда этот пузырь прорвется, в первую очередь хуже будет мне. Все эти осколки лопнувшей ярости полетят не в окружающих меня людей, а в первую очередь, в меня, и тогда... я понятия не имею, что будет тогда, но хорошо не будет, это точно.
Я стою в этой сырой, грязной, пронизанной тонкими, как розги, полосками тусклого света, и, пока записываю результаты опыта, наблюдаю весьма интересное существо. Вернее, пока это еще человек, и это огромный плюс в его пользу. Он жалок, он опущен ниже плинтуса, но – посмотрите, как сверкают эти ненавидящие меня и всех нас, людях в масках глаза – он пока еще не сошел с ума. Многие в его положении не выдерживают и суток. Да, авроры всегда поражают меня. Они очень смешные, эти ребята. Как некие призрачные олицетворения добра и Света с большой буквы, они думают, что спасают мир, их светлые и в то же время такие глупые и наивные надежды, даже рассыпанные в ничто, нежно и ласково собираются в совок и вываливаются белым прахом на алтарь нового и нового бессмысленного мужества. Этот пленник еще более-менее адекватен. Он не задает вопросов, он молчит, он просто делает то, что ему приказано. Не то что некоторые, которые заливаются воплями и проклятиями, как самые что ни на есть картинные киношные персонажи – хлебом не корми, дай поорать, дай доказать, что, мол, я не сдался еще, черти, придет ваш смертный час, вот тогда мы похохочем, хорошо смеется тот, кто смеется последним – и так далее... Подобные аврорские индивидуумы точно не смеются последними. Потому что по-любому, когда их холодные тела сваливают в шахтах, гробовщики заливаются с большим удовольствием, - потому что нет ничего нелепее и глупее смерти за свои призрачные и неясные идеалы. В конце концов, здесь эти люди не представляют из себя ничего, и идеалы их никого не волнуют - они всего лишь подопытные кролики. Но если есть грязнокровки, зачем кролики? В конце концов, кролики гораздо симпатичнее, и их жалко. А этих людей - нет.
И хоть я не совсем понимаю, почему именно качество крови и рода Темный Лорд выбрал в качестве ценза на допуск в магический мир, любой ценз хорош, потому что в этом магическом мире явное перенаселение.

***
Я сказал, что этот пленник разумен, потому что он молчит? Я забираю свои слова обратно. Обычно подобные гордые вопросы называются в книгах «хрипло просипел» или «сипло прохрипел», и всегда меня очень раздражают. Равно как в книгах, так и наяву. Я кисло кривлю свою физиономию. Что же, молчать? Но, в конце концов, демагогии, у которых уже определен исход – это так весело...
- Лично мне? Мне – ничего. У меня к вам вообще никаких личных мотивов. Вы нужны для опытов. Вы довольны моим ответом?
Сухо, кратко, с усмешкой. Если этот аврор еще обладает зачатками разума, он промолчит. По его предыдущему поведению я мог бы сказать, что он вполне разумен, и поэтому давал восьмидесятипроцентный прогноз на развитие событий. Я не стал ждать опровержения моих статистически расчетов и огласил:
- Если возражений не имеется, я перехожу к третьему опыту. Заклинание, вызывающее жажду. Вы позволите?
Даже маска, надетая на мое лицо, не может скрыть отчетливой насмешки.

 Отправлено: 06.04.11 21:49. Заголовок: Нет, вы посмотрите, ..

Нет, вы посмотрите, до чего дошел нравственный прогресс за каких-то пятьсот последних лет! Если во времени Инквизиции господин мучитель натягивал на себя капюшон и зачитывал мучимому список его грехов с картинками, а после поджигал факелом вязанки хвороста под ногами обвиняемого, то теперь все было в высшей степени гуманно. Мучитель испрашивал у своего пленника позволения сделать ему больно и неприятно. И пленник, как хорошо воспитанный светский джентльмен, соглашался, ибо было бы в высшей степени невежливо помешать другому выполнить его работу, руководствуясь лишь соображениями о собственном комфорте. Словом, ничего не изменилось по сути - остался только церемониал, от которого было не скрыться. Может быть, еще через пятьсот лет пленнику придется уговаривать своего мучителя наложить на него заклинание, а мучителю будет полагаться отнекиваться и ломаться, как девушка в первую брачную ночь. К счастью, Фихте уже не доживет до этого варварского времени. Неизвестно вообще, сколько ему осталось жить. Может, сегодняшняя процедура закончится испытанием чего-нибудь смертельного.
А если отбросить шутки в сторону, Фихте смертельно устал. Его тело не было рассчитано на такие перегрузки, и сколько бы он себя не тренировал, ему было далеко от тех мифических древних полководцев, которые с юности каждый день принимали микроскопические дозы ядов, чтобы их нельзя было отравить. Фостер, хоть и приучал свое тело к холоду, голоду и боли, не достиг в этом должного совершенства, и порой был вынужден напоминать себе, что угода собственной телесности - далеко не самое важное, о чем сейчас следует думать. Вытащить бы отсюда тело - а уж о его благополучии можно будет позаботиться и позже.
Но утомляло не только это: утомительны были все глупости, которые Пожиратели выдавали за сверхновые научные эксперименты. Хотите убедиться, что ваше зелье никуда не годно? Проверьте его на мыши. Хотите поджечь что-нибудь заклинанием? Подожгите пергамент. В конце концов, испробуйте зелье, вызывающее жажду, на себе, но не нужно специально для этого отлавливать человека и заставлять его деградировать в столь неприятных условиях. Это было богомерзко, и, что еще хуже, - шло против здравого смысла. Осознав это, Фостер перешел ту границу, когда боятся или думают о чем-то возвышенном: он попросту растерял способность ощущать что-то серьезное, и решил дотерпеть. В любом случае, они не сделают ничего такого, что нельзя было бы пережить, а смерть уже не оставит ему возможности оценить свой поступок и сожалеть о нем.
Фостер почти учтиво склонил голову, потому что слова считал лишними. Ну действительно, для кого они нужны, если фактически они ничего, ничего не значат?
Наверное, стоит описать и то, что Фостер ощущал физически. С каждым бывает какое, что разум, осознав всю глупость происходящего вокруг, будто говорит телу - "все, что происходит вокруг - нереально. Так что, детка, прекрати чувствовать эту белиберду и сделай вид, что ничего и нет". Так поступил и мозг Фостера. Он просто отключил в его теле возможность воспринимать боль, и сейчас дело было даже не в тренировках, а в универсальной способности человеческого разума подчинять себе нечто более безвольное и слабое, а именно - тело. Распластанный на холодном полу среди мокриц, плесени и Пожирателей (проранжированно от высших форм жизни к низшим), Фихте не чувствовал себя каким-то физическим объектом. Разум решил, что он занимается ерундой, и перестал выделять нервные импульсы на столь неприбыльную кампанию.

 Отправлено: 11.04.11 20:55. Заголовок: чего-то у меня ничег..

чего-то у меня ничего нормального не выходит последнее время оО

Что вы знаете о равнодушии?
Когда такие вопросы задаются, толпа отвечающих обычно секунды две молчит, а потом наперебой начинает уверять спрашивающего в том, что это а) холодность разума; б) безразличие к окружающему миру; в) бесчувственность, бесстрастность; г) полная апатия. Кто-то особо умный открывает Википедию и радостно зачитывает фразу о том, что равнодушие – это не просто равнодушие, а индифферентизм, вот так, и зачитывает он это, тормозя, кашляя и при всем этом все равно делая в произношении сразу три ошибки. После чего лектор делает рукой фейспалм и уходит с трибуны, оставляя товарищей слушавших в тоскливом молчании.
Равнодушие нельзя разбить на разные типы или виды, а тем более – стили равнодушия. Равнодушие – это все сразу. Равнодушие – это состояния, прямо противоположное тому, которое охватывает вот тех самых людей, отвечающих на вопрос бурно и радостно, с участием и без мозгов. Равнодушный человек – это тот парень, который сидит на заднем ряду и, нимало не краснея, жрет в одну харю Лонгер из Ростикса.
Васко, разумеется, и понятия не имеет, как далеко уйдет прогресс в пищевой промышленности через какие-то тридцать лет, однако он являет собой идеального предка того паренька с бутербродом. Монтсеррат равнодушен. Он прямо как скала. Его ничего не прошибает. Только, пожалуй, черный юмор их встречи способен как-то растопить его и разрешить ему дать волю своей насмешливости.
Он кивает. Ооо, он еще и кивает. Юморист. Или все эти авроры настолько пафосны, что шуток не понимают, и сейчас этот индивидуум кивнул на полном серьезе? Впрочем, ему это можно сейчас простить - в таких условиях детекторы шуток просто-таки атрофируются. Отмерзают, отваливаются, остаются рыжеватыми бликами на полу, как шерсть при линьке.
Васко уже просто не может смахнуть с лица усмешку, но ее все равно не видно за маской, и это огромный плюс – поэтому нет нужны строить из себя нечто серьезное и суровое. Вообще, маска – это шикарная вещь; устрашает, вгоняет в дрожь, и никто и не подумает, что ты там заливаешься от хохота, - маска исказит звук и получится жуткое рычание. Монтсеррат сверяется с блокнотом, чтобы не возникло никаких помех и побочных эффектов из-за его личной оплошности, а потом делает палочкой точно описанный в книжке жест и четко выговаривает фразу:
- Seteo averes!

***
Ему хватает одного беглого взгляда на первые же симптомы действия заклинания, чтобы понять, что что-то явно идет не по плану. Пленник его, похоже, ничего не понимает: валяется себе безвольной тряпкой, кое-как прислонившись к стене – а ведь наверняка у него вместо именно желания пить появляется сухость в горле, кашель, опять тошнота подкатывает. Но это заклинание призвано не вызывать симптомы жажды – а только ее саму, желание, тягу к воде – но не более. Васко почему-то начинает нервничать – это уже как типичное смятение ученого, который в чем-то ошибся и теперь вынужден будет делать все заново. Черт, все насмарку. Сколько времени это все разрабатывали – и подумать только, как глупо ошиблись. Конечно, это заклинание тоже хорошо, но ведь для определенных целей его пытались создать, а не просто для того, чтобы было. Досада хлещет через край, Монтсеррат раздраженно щелкает пальцами и цыкает, после чего рывком запихивает палочку в карман и собирается уходить: он закончил свое дело, дальше уже не его забота, как будут со всем этим разбираться исследователи, - но вот досада есть.
А что с этим? С этим типом что?
Да какая тебе забота, Васко? Даже если он сейчас умрет – ну и что? Какое тебе дело? Это будет всего лишь еще одна тварь, которую ты убьешь – что с того? Вообщем, ты даже не будешь виноват в его смерти, - это всего лишь неудачное заклинание. Это всего лишь грязный аврор, распластанный в собственной униженности и отвратительности. И какого черта ты сейчас поворачиваешься и вновь достаешь палочку из-за пазухи?
- Finite. – молчание, тишина, только сухой кашель пленника. Он, кажется, так и не понял сейчас, что ему спасли жизнь, – да, впрочем, зачем ему это понимать? Васко поворачивается на каблуках, а потом вновь возвращается в исходную позицию – лицом к Фостеру. – Lumen, – тускло зажигается один из кирпичей, неярко фосфоресцирует мох и пара насекомых, ползших в тот момент по отвесной сырой стене. – Tergeo. Episkey. – и напоследок: - Calidus Aura. Надейтесь, что мы с вами больше не увидимся, сеньор.

***
Выходя из камеры и запирая ее на ключ, Васко почему-то улыбается. Странное это ощущение какое-то. Когда убиваешь – в груди холодно и пусто, а когда хоть как-то пытаешься подсластить кому-нибудь пилюлю – почему-то становится приятно. Самому себе даже приятно. В конце концов, это же не считается отхождением от правил, не так ли? В конце концов, этот парень все равно отсюда не выберется – почему бы ему не почувствовать на себе легкое дуновение теплого прибоя? Издевательство? Ничуть. Может, он хоть согреется, почему бы и нет. И глаза нечего портить в темноте.
Васко чувствует себя неимоверно смешно. И глупо. Интересно, что подумает о нем это толстое чудовище, которое неясно почему взяли в Пожиратели? Монтсеррат усмехается себе под нос и, отсалютовав охраннику, взлетает вверх по лестнице прямо-таки пулей. На сегодня у него еще много дел.
Иногда равнодушие похоже на корабль. В нем случаются непредвиденные пробоины.

 Отправлено: 04.07.11 21:30. Заголовок: Сколько бы жизнь не ..

Сколько бы жизнь не измывалась над Фостером, ему было все равно. И это не громкие слова - ему действительно было все равно. Его не волновали какие-то там внешние обстоятельства, которые внезапно решили придти в его жизнь и устанавливать там свои правила. Его волновали лишь его собственные желания - иногда глупые, сумасбродные (да кого ты обманываешь - всегда такие) - но всегда его собственные, те, которые каким-то неведомым образом возникли в его больной голове. Словно капризный ребенок, он был готов бить кулаками по стене, а иногда - по чьему-нибудь выдающемуся лицу, чтобы его прихоти приводились в исполнение. И если кто-то думает, что нечеловеческие условия существования выбили из него всю эту дурь, он сильно ошибается.
Modus vivendi, который принял для себя человек, следует за ним всю жизнь: изо дня в день, неделю за неделей амплитуда маятника событий становится все меньше и меньше, пока он, наконец, не застывает в одном положении. Но стоит в жизни человека произойти чему-то экстраординарному, то его повадки сразу меняются; кто-то стремительно подстраивается под обстоятельства, стараясь оставить от себя старого как можно меньше, а кто-то, подобно Фостеру, с двойным усилием продолжает культивировать в себе все те же пороки и добродетели, что и прежде. И если до этого он жил сплошными капризами, то не поспешил расстаться с ними и после. Конечно, он не мог потакать всем своим слабостям, здесь были совершенно не те условия - но он мог реализовывать свои более страстные, и более масштабные желания. Например, выжить во что бы то ни стало и сохранить себя таким, каким он был до.
И дело тут не в какой-то аврорской чести и прочих метафизических категориях - просто Фостер не хотел сдаваться. Ему это не нравилось. Не доставляло удовольствия. Куда проще было валяться здесь, скрючившись от очередного мерзкого заклинания, и доводить своего мучителя до мыслей о том, что пора бы кончать с этим дерзким придурком без инстинкта самосохранения. Ага, не тут-то было.
Это отвратительное сковывающее все внутренности чувство не могло сломить Фостера. Много чести, подумаешь, какому-то пугалу в маске, чтобы перед ним выворачиваться наизнанку - хотя перед десятком с лишним пугал до этого ему приходилось это делать. Но этот пробовал на нем заклинания. Заклинаниям можно сопротивляться усилием воли, это не зелье, которое воздействует на тебя физически.
Но Фостер был не йог из Шаолиня, он не мог им противостоять. Он мог лишь думать, что противостоит - и это уже делало его жизнь легче.
И лишь какая-то железная рука схватывает внутренности, пережимает кишки и пытается выдернуть их наружу; в пищевод втыкается множество игл, а трахея плавится и вот-вот начнет отхаркиваться мерзкими склизкими кусочками - вот как чувствовал себя Фостер. Гортань трескалась на кусочки и осыпалась в горло, перекрывая ток воздуха, нос будто распух до невероятной величины и тоже перестал забирать воздух. Сквозь оба виска был вонзен металлический штырь, с которого медленными, скользкими каплями стекала кровь и мозговая жидкость. Кожа засохла и потрескалась, а кое-где наоборот, покрылась волдырями с желто-красной кровянистой массой... таким Фостер казался сам себе. Просто образцовая модель для художника, решившего нарисовать Апокалипсис. Хотя нет - библейский конце света не предполагает конца человеческим страданиям, а тело Фостера, кажется, вот-вот развалится и в следующей жизни душа обернется каким-нибудь баобабом.
Впрочем, все закончилось быстро. Черная тень Пожирателя, освещенная слабым светом волшебной палочки, уже исчезла в дверях темницы, когда гул в ушах прошел, а глаза обрели способность видеть.
Испытания закончились. Теперь казалось, что все это время пролетело быстро, будто одна минута. Пожиратель просто зашел, сделал несколько незначительных пассов волшебной палочкой - и вышел. И ничего не осталось.