Отправлено: 10.04.11 16:56. Заголовок: [everything fades]

Участники: Frederique Crabbe & Mortimer Crash
Дата: прыжки из прошлого в осень 1979
Место: воспоминания; грязная улица
Саммари:
Просто встреча. Просто поздняя осень. Просто цветы у нее в руках. Просто судьба.

 Отправлено: 10.04.11 18:31. Заголовок: это самая дремучая х..

это самая дремучая хрень, которую я когда-либо только придумывала >< сорри оО

Ненависть к ноябрю – это уже почти привычно для всех. Мне кажется, никого уже не удивить тем, что человек, загребающий ботинками шлепающую слякоть, послушно брызгающую из-под ног на самые штанины, не испытывает никаких положительных эмоций. Ни для кого не секрет также, что дождь ноябрьский – это совсем не очищающий ливень мая и не свежая гроза июля, когда распаренный воздух потом пьяно дышит в грудь, щекоча запахом цветочной пряности нос, а прямо наоборот. Это когда в душу капают грязные ошметки чьей-то низости. Это когда в луже рядом поскальзывается ребенок в мокрой куртке, а мать, поднимая его, с такой яростью отряхивает, что ребенок начинает плакать. Это когда все мы опускаемся к земле, буквально припадаем к ней, как к немытой проститутке из вонючего балагана, и чувствуем туберкулезный, больной кашель города прямо у нас в горле.
Морт ненавидел дождь. Вообще любой – Крэш ненавидел сырость, слякоть, серую мразь над головой, он сразу начинал кашлять, сырость как будто проникала в горло и устраивала себе там уютное жилье. А еще в голове, да, - в голове тоже была непролазная сырость. Мортимер ненавидел даже прекрасные весенние грозы, когда все дети, за которыми не успевали уследить, выбегали под дождь и радовались прилипающим к щекам мокрым прядям волос. Непонятные люди. Понятные, может быть, друг другу, но только не этому аккуратному господину, который сейчас идет по улице без зонта, и которого сейчас не может согреть никакая жаркая ненависть.
Зонт он оставил дома. Впрочем, от этой старой рухляди все равно не было бы никакого толку. Шел куда-то, в магазин, что ли, рылся, рылся в подставке для зонтиков, а когда нашел черный, то есть, единственный – оказалось, что у него треснула спица, да так, что у Морта даже починить ее палочкой не вышло. Поэтому теперь на плечи капали, казалось, все воды Мирового Океана, и аккуратному господину с черной бородкой казалось, что сейчас он захлебнется и на поверхность не вынырнет уже никогда. Потому что самой поверхности просто-напросто не останется.
Лондон... город дождей, город грязи, город разбитых судеб. Но Мортимера в Лондоне держало слишком многое. Во-первых, работа. Во-вторых, дом. А в-третьих – и самое главное – память. Слишком многое прекрасное свершилось в этом мерзком, казалось бы, городе, чтобы так просто оставить все это здесь на произвол судьбы и уехать на поиски лучшей жизни. Потому что неизвестно, заполнится ли отвратная душевная пустота где-нибудь в другом месте; будет ли она компенсировала приключениями, путешествиями, новыми встречами. Вряд ли. А здесь ее необъятный простор заполняет хотя бы маленькое солнце прошлого. Это солнце не может согреть всей вселенной; но оно помогает, дает силы к чему-то стремиться. И в то же время порой очень больно жжет. Это две функции солнца – что поделаешь, одна никогда не отменяла вторую. Но случаев смертельной передозировки солнцем еще замечено не было.
Скоро дождь зальет это солнце, поднимет его протуберанцы прозрачными духами пара над шипящими останками. Слишком долго оно не гаснет, пора, наверное, уже настала. И тут уже дело не в замене его чем-то новым. Тут дело в воцарении сплошного хаотического ничто.

 Отправлено: 18.04.11 02:51. Заголовок: Сегодня Фредерика бы..

Сегодня Фредерика была на удивление притихшей, она была словно окутана незримым ореолом таинственности и нежности, а лицо её словно сияло изнутри просветленностью и мистическими знаниями. Да, она была несомненно загадочна в немногословности своей, ибо вчера она более всех горланила, хлестала ледяную водку прямо из горла и так зажигала, что стойка не выдержала и загорелась ей в такт. Крэбб тогда еще больше разоралась, а брат, дабы заткнуть наконец сию Сирену, снова начал лить в не закрывающийся совершенно рот опять-таки прямо из горла огневиски. Поэтому не было ничего удивительного в том, что сегодня Фредерика была поразительно смиренна и даже настроена на философский лад. Особенно после того, как наутро она вспомнила, что ей, прости Господи, необходимо тащиться на другой конец города, дабы проведать свою бабушку и тем самым исполнить долг старшей и самой любимой внучки. Там эта великосветская дива приятно потрясла своими глубокомысленными и краткими выражениями, попадающими метко в суть разговора, просто всех и вся, включая своего двоюродного дедушку, больного Альцгеймером. Да, она и среди стариков оставалась нетленной звездой, ярко горящей на вечернем небосводе. Под благосклонные взгляды, несущиеся со всех сторон большого стола, Фредерика целенаправленно размазывала по тарелке пюре и рисовала горошком улыбку. Видеть продукты - смерти было подобно, но лучше просто на них любоваться, нежели предпринимать попытки опробовать их на вкус и тем самым уважить повара бабушки. Всё старшее поколение, словно в издевку, не могло нахвалиться на здоровый цвет её лица, на шикарный румянец, на то, что она так замечательно осунулась - и вообще шикарная девица же выросла на выданье! Словно они и позабыли, что этой самой «девице на выданье» стукнуло уж двадцать восемь и она периодично попросту «отключается», сидя в мягком кресле под журчание стариков. В определенный момент Фредерика словила себя на том, что если она сейчас же не выберется на улицу, то она всенепременно грохнется физиономией об table - и на этом весь её мистический bourlesque разлетится в щепки.
Грязь, слякоть, сырость - все вместе действовало на все еще дремлющий разум отрезвляюще. Заставляло зябко вздрагивать и вспоминать, что ты еще живая. Что ты обязательно переживешь наступающую на пятки зиму и снова вступишь в грязь, слякоть и сырость - только теперь обдуваемые со всех сторон теплыми потоками с gulf stream'а. И неважно, что все это время люди подобны крокодильчикам, спущенным кем-то выше барахтаться в унитазе стилем butterfly. А пока что еще можно позволить себе недовольно поморщиться на серое небо, подставить свое лицо тяжелым каплям дождя, открыть зонтик и храбро ступить ногой на мокрый асфальт. А затем едва ли не прыжками ступать на маленькие островки без луж, добираясь до первого укромного места, где можно было бы аппарировать вне наблюдения любопытных глаз. А любопытных глаз, если бы не погода, могло бы оказаться предостаточно. Виной тому являлся бы горшок с тревожными желтыми цветами, который Фредерика аккуратно прижимала к груди свободной рукой. Зачем его впихнула на прощание бабушка - непонятно. Еще более непонятным казалось, зачем Фредерика спокойно приняла его из дарственных рук. Однако: желтые - нонсенс. Яркое пятно среди унылой обстановки ноября.
Зато Фредерика важно вышагивала с зонтиком. А у того мужчины с бородкой на противоположной стороны улице его не было. И подобный факт заставлял гордиться своей прозорливостью и вызывал самодовольную улыбку на лице. Так-то оно и есть: женщины - умнее. Что и требовалось доказать.

 Отправлено: 03.05.11 18:54. Заголовок: Всё странно - и реки..

Всё странно - и реки покрытые льдом.
И эти деревья в огне.
Любовь переполнила весь мой дом,
Когда ей стало тесно во мне.
И в доме, где пахнет дождем и весной,
Клубится вечерняя мгла,
Моей любви стало тесно со мной,
И комната ей мала.

А ведь ты знал, что сворачиваешь не туда.
Такое ощущение иногда бывает, что кто-то будто бы изредка размыкает бесконечный поток электричества в наших телах, а потом просто направляет в какую-то совершенно другую сторону. Все затормозили – и пошли дальше, даже не заметив остановки. И время замедлилось, и машины зависли в безмолвии, и ветер стих, и сама природа не поняла, что произошло – да и не пытается понять уже через пару секунд. Она вновь вгоняет в жилы осеннюю стужу и липкую, дождливую мразь, и конечности вновь начинают двигаться в заложенном с детства порядке. Раз-два. Раз-два. Но только тот, кто внезапно остановил все могучей рукой, как будто режиссер на съемках, – закричал в свой рупор «Стоп!» и все замерло – не только поставил свое веское слово «замри» на каждом из жестов, не только запечатал их морозным молчанием и глухотой, - но и взял нагло, да и переставил какую-то из своих фишек, как карточный шулер, как нечестный игрок в шахматах, на другую клетку. Сидит, посмеивается, рад удачному ходу. Кости игровые парят, стучат своими звонкими боками друг об друга и об столешницу неведомого стола поднебесного, вот уже все неожиданно продолжает свое вечное течение, а ты и сам не замечаешь, как... идешь не влево, а вправо.
Как переходишь дорогу, не глядя на светофор.
Как отмираешь внезапно, видя перекличку желтого цвета на этой электрической маггловской штуке с желтыми цветами в руках какой-то одинокой девушки с зонтом на другой стороне улицы.
Как что-то влечет тебя в ту сторону, молча и непонятно, к ней, к этим тревожным, желтым, нехорошим цветам.
Как тебе кажется, что это ветер, всего лишь ветер, и дождь, который, кажется, усилился только что ни с того, ни с сего.
Как слякотный порыв пытается схватить тебя за ногу, но не успевает и в бессилии валится в лужу, в то время как ты быстрым и уверенным шагом цокаешь своими ботинками по мокрому, пахнущему поздней осенью асфальту, не упуская из виду ни цветов, ни зонта тусклого, забитого каплями, несущимися с небес, ни ее лица в три четверти, которое почему-то кажется тебе каким-то очень, очень, пугающе сильно и ярко знакомым.

***
- Вы придете к нам на ужин?
Силуэт в двери, черный, на фоне желтого освещения там, внутри. В марте было холодно, но, если двигаться, то дрожь не трогала ничуть. Мортимер двигался. Аппарировал на эту чисто выметенную аккуратную аристократическую дорожку, с плиткой, стоками и всеми делами, и теперь двигался, шел к крыльцу, целенаправленно, ничуть не таясь, как обычно, прямо держа голову. Ему было все равно. Таиться не было смысла никакого – неужто в кустах прятаться?! В конце концов, хозяин дома, если попытается оказать сопротивление, сам первый напросится на зеленую птицу, которая разобьется об его грудь. Он и так на нее напросился, уже довольно давно. С первых же секунд, когда всем стало известно – негласно, но известно – что он носит Черную Метку на собственном предплечье. И вы туда же, господин, - Мортимеру казалось, что других слов он не найдет, если этот мужчина вдруг решит его спросить перед смертью, мол, за что. Все сейчас туда же. А мы не туда же, мы вашими же методами на вас же, и скажите спасибо, что сегодня именно я своими собственными руками помешаю вам в будущем расколоть свою жалкую душонку на еще более мелкие части. Вознесетесь – может, Господь Бог вас просто пожурит и отпустит на перекур к ангелам. Впрочем, к ангелам вряд ли. К ангелам всем нам вряд ли.
Голоса звучат глухо – то ли заклинания мешают, то ли девушка, чей силуэт так отчетливо прорисован на матовом стекле двери, отражающем только тени, и правда говорит так тихо. Она жмется к плечу какого-то парня, шепчет что-то, а Мортимер и не пытается разобрать. Потому что попробует разобрать – тут же начнет проникать в чувства, в мысли, в потоки каких-то отношений, сострадание – и из этих моральных дебрей ему будет уже не вырваться: все-таки воспитан он в такой семье, где не было принято отнекиваться от чужих чувств и запираться у себя в комнатах поодиночке. И только то, что этой семьи у него уже не было, заставило чувства научиться притупляться в нужные и даже уже ненужные моменты. Теперь уже практически всегда. И – страшно предположить, но возможно – навеки.
Он не вслушивается по одной простой причине, что сейчас он убьет каждого в этом доме. И эту девушку с ее черным силуэтом, кто бы она ни была, и парня, и хозяина всего этого отвратительно аккуратного благолепия. Да, он рановато пришел, но что уж тут. Не ему жалеть о жизнях.
- Фредди?
Мортимер косится на часы.
- Хорошо.
Пять минут одиннадцатого.
Сейчас отзвучат незначащие фразы. Отшепчет черная девушка свои бессмысленные слова согласия или несогласия. Отползет этот ее парень к двери, откроет ее спиной, улыбаясь не от радости встречи, а от радости того, что она закончилась. Зеленая птица шелохнет по нему своими перьями, он упадет, тут же раздастся визг, крик, что-нибудь пафосное «Фредди, беги, я их задержу»... Ну да, конечно, задержит. Если бы его когда-нибудь задерживали, он бы тут не стоял, за углом, в тени, чтобы было сподручнее запустить зеленую стаю по живым мишеням. Как это скучно... и каждый раз – одно и то же. Кажется, Мортимер уже разучился распознавать рецепторами своими даже самый незначительный вкус адреналина. Кажется, его рецепторы вообще атрофировались и присутствуют в нем какими-то чисто физиологическими кусочками нервов. Нервы есть, они чувствуют боль и жар. Но больше ничего. Только физиология одна остается.
А дальше все как в замедленной съемке. Как в тягучем масле, как в расплавленном шоколаде, но только не таком, который из плитки растекся по сумке грязной коричневой жижей в летнюю жару, а еще не залитом в форму, сладким океаном плескающемся по котлу, захлебывающемся, сталкиваясь с мешалкой... Время затихает и погибает, когда дверь, толкая ее изо всех сил, как-то устало, жарко, по-больному открывает та самая девушка. И он видит ее лицо. А она не видит и не слышит его, она вообще, похоже, сейчас ничего не слышит, - просто спускается вниз по лестнице, а вслед за ней, вымученно улыбаясь, спускается ее спутник. И Крэш стоит на месте, и рука с палочкой не поднимается, и с его губ не слетают запретные слоги. Девушка оборачивается и в закрытую уже дверь так же тихо и неуверенно отправляет контрольное прощание.
- До свидания, папа.
И идет прочь, до ворот, а он дает им уйти, и дверь уже давно закрыта, и ему ничего не стоит открыть ее вновь, проникнуть в дом и убить отца той девушки, чье лицо, чьи глаза так странно поразили его. А потом он поворачивается, и скоро его черный силуэт хлопает в ветре и пропадает невидимым вихрем, подхваченный к небу непонятным и беспричинным потрясением.

***
Он не очень хорошо помнил, что пробурчал на следующем собрании на вопрос «Почему Крэбб все еще жив». Он не очень хорошо помнил, сколько времени он торчал там еще за углом, в тени, когда она уже давно скрылась за воротами. Он вообще не все хорошо помнил. Но единственное, что его память навсегда сохранила в закоулках разума – это ее лицо. Ее глаза. И это выражение глаз – ни грусти, ни боли, ни равнодушия – какое-то волшебное, особенное, им раньше никогда не виданное.
И сейчас это именно она идет вперед него. И именно ее он сейчас, сам не зная, зачем, догоняет. Именно у нее в руках мерзкие цветы, желтым пятном отвратительно мелькающие в глазах, как те самые круги в каком-то наркотическом бреду. Она идет так быстро, не замечая прохожих, что от столкновения с каким-то мужчиной у нее из кармана как будто вырывает платок и бросает чуть ли не в ноги Мортимеру. Он на каком-то автомате хватает его за мгновения до того, как он бы распластался по грязной дождевой жиже. Ее зонт и ее цветы мелькают в толпе, порыв – он несется вперед и на ходу, неизвестно зачем, кричит:
- Девушка! Девушка! Вы обронили!
Да, девушка, вы обронили... Вы обронили позади себя душу. Которая ненавидит ваши желтые цветы. Но которой очень нравятся ваши глаза. Те самые глаза, которые однажды спасли ее от очередной трещины, очередного бессмысленного раскола.


женщина, это муть мутная, извини ><