Отправлено: 20.07.11 22:04. Заголовок: Прикладная этика

Дата и примерное время событий: 2 февраля 1960 года, день.
Локация - улицы Лондона.
Участвующие персонажи - Джеймс Ливерпуль, Уинстон Филдс.
Краткий сюжет отыгрываемого - когда вечному пофигисту становится не все равно - стало быть, речь идет о его лучшем друге. Но мораль - штука опасная: ее чтение может довести до белого каления даже того, кто до этого терпел все твои выкрутасы.

 Отправлено: 22.07.11 00:25. Заголовок: Удивительно даже, ка..

Удивительно даже, как иногда довольно зоркие и проницательные люди умудряются упускать из виду такие вещи, которые находятся у них под носом, а еще и маячат и о себе ярко, открыто заявляют – прямо как волчьи ягоды на кусте. И что самое замечательное – обычно эта куриная слепота разных людей (не будем показывать пальцем) открывает им глаза только в такое время, когда изменить что-то – равносильно тому, чтобы перевернуть Землю сию секунду, то есть, ооооочень маловероятно. Ни в том, ни в том случае обычно у людей просто уже не хватает сил, и нет такой точки опоры, зацепившись за которую, ты мог бы перевернуть сложившую ситуацию неблагоприятным концом в черную дыру.
Обычно Филдсу было все равно – по жизни, ему было плевать, чихать, не будем углублять выражение дальше, но ясно было одно – он не лез ни в чью жизнь по той простой причине, что она его не волновала; ибо такого человека, как Филдс, могла волновать лишь его собственная жизнь, а также люди, которые ее касались чаще других, причем только в той области их судеб, которая непосредственно относилась к Винни. Даже друзья его не могли бы переубедить его от этого извращенного эгоизма – потому что они не получили бы ничего лучшего в конечном итоге (и это был бы еще положительный результат!), чем Уинстона, который пристает ко всем с вопросом «как у тебя жизнь-то?», пару минут кивает, слушает, а потом просто начинает скучать и переводит разговор на другую тему. С Винни было невозможно разговаривать о себе; впрочем, его плюс состоял в том, что он, не умея слушать, при этом не доставал других своими проблемами и предпочитал разбираться с ними самостоятельно. Но сейчас... сейчас даже слепой бестактный нечуткий Уинстон стоял на пороге того, чтобы настучать кое-кому по голове за отвратительное поведение.
А будто он не видел, как этот романтик местного разлива увивается за белокурой девчушкой с этими ее замечательными глазами! Нет, Уинстон, конечно, и сам любил такой типаж, - и глазки, и волосы, и вообще такая милая она вся была, - и против пообщаться с такой ничего не имел – но, черт возьми, даже ему хватило ума понять, что «она другому отдана и будет век ему верна», и что этот другой – его собственный друг, отзывчивый, чуткий, тихий Джордж! Сначала Филдс делал вид, что не замечает, потом он делал вид, что ему по барабану, - но теперь это стало переходить всякие границы. Сначала наш сердцеед занимался с ней своей любимой Нумерологией, объяснял, психовал, а потом радовался, потом начал заговаривать в коридорах школы просто так, без особого намека на повод; это шло все дальше и дальше, это было уже как снежный ком, который летел и летел вперед, и который уже был неостановим в своем безумии, и вот сейчас они уже выпускники, они уже не маленькие дети, и должны бы уметь оглядываться на свои поступки и видеть свои ошибки. Но Джеймс не видел. Он не видел теперь ничего вокруг, кроме своей Патти...
Джеймс, Джеймс, куда же тебя заносит? Если честно, сначала Филдсу хотелось просто смотреть со стороны, как в кинотеатре, и хрумкать попкорн, да. Но потом пришла, черт возьми, эта горечь, эта какая-то смутная обида – причем, что самое странное, не за себя – обида за друга, который при этом ничего не знал и вообще-то права не имел знать, потому что это бы слишком больно ударило по их дружбе. А Филдс просто не мог представить себе свою жизнь без таких людей, как Уилберри, Бетховен, Ливерпуль... Они стали для него родными, роднее его приемных родителей, роднее всех людей, которые были рядом с ним сейчас. Кто помогал ему в школе справляться с какими-то недругами? Правильно, стенка на стенку – и порядок! А кто помогал ему разбираться с любовными делами? Ливерпуль, который был живее всех живых и почему-то вечно опытней всех опытных! А кто тогда помог ему справиться со страшной потерей, со смертью матери – не упасть духом, не сломаться, остаться самим собой? И для этого у него были друзья... Кто всегда помогал ему? Кто всегда был рядом с ним? Кто окружал его в беде и в радости, и как это ни смешно, в болезни и в здравии? Филдсу казалось, что даже если он никогда не женится, для жизни ему хватит общения с этими людьми, чей союз, чьи плечи рядом стали для Уинстона священны... И теперь Джеймс, - Джеймс! – хотел ни с того ни с сего, из какого-то идиотского эгоизма, блажи – а Филдс считал, что все эти игры с девушками – не более чем блажь – разрушить этот священный храм дружбы, отправить ко дну их могучую флотилию...
Дурак.
Филдс слишком долго терпел этот балаган. Слишком долго давал Ливерпулю возможность решить это дело самому, понять все самому и не заставлять никого тыкать его в его идиотские желания носом, как котенка – в загаженные тапочки. Но, кажется, иного выхода у Уинстона просто не будет. Потому что иначе этот дурак все отправит к чертям собачьим, а потом еще и будет мучиться всю жизнь, не получив ни того, ни другого, и потеряв разом все третье.
В общем, именно за этими невеселыми мыслишками вперемешку с сигаретами и кофе Филдс позвонил Джеймсу и назначил встречу на углу одной из улочек магического Лондона, где они давным-давно уже привыкли пересекаться, чтобы пойти куда-то вчетвером. Пока они были молоды, пока не было у каждого своих дел, пока никто еще не женился, не привязал себя к конуре семейного очага цепью обязанностей и порицаний женушки, пока они были всего лишь молодые стажеры – каждый в своем деле, пока жизнь казалась изумительной, прекрасной в ее свободе и бессмысленности пока что – у них было время на эти бесцельные прогулки, встречи, разговоры. Но вот такие мелочи, как любовь, - настоящая любовь, не так, ради забавы, юношеское, притворное, надуманное – начинавшие маячить на горизонте, портили всю картину безумства, буйства и жизнерадостности и заставляли задуматься молодых ребят о том, что все-таки не все так просто, и что судьбу следует не дразнить, а уважать.
Но, к сожалению, Филдс будет, наверное, самым последним из всей этой компании, кто до конца осознает всю эту идею уважение к судьбе.
Он вышел из дома, забыв выключить утюг (интересно, что же это он такое гладил, кстати, он, разгильдяй и пофигист?), на полдороге вспомнил об этом и лихорадочно понесся обратно, все также, пешком – оттого, что в свое время очень-очень плохо сдал трансгрессию. Второй путь был уже более размеренным и... на автомате, что ли – потому что дорогу Филдс знал отлично, и пришлось снова возвратиться в свою голову, а не смотреть под ноги. Ему было легче других, ему и Ричу было много проще, чем ничего не подозревающему Джорджу, несчастной Пат меж двух огней и эгоистично страдающему Джеймсу; но в голове так и ныла мысль о том, что уж он-то точно бессилен что-либо сделать, как бы ему не хотелось помочь – потому что его это не касается, а если и касается – то совсем уж левым боком. У него вообще было желание при встрече просто не заводить об этом разговора. Хотя... какого черта тогда он сказал ему «Это важно, и никто больше с нами не пойдет»?
И интересно – почему же у него, черт возьми, такие длинные ноги?! Ни один путь не проходит нормально, слишком быстро, слишком быстро, и никакого шанса поразмыслить! Тяжело это – быть Уинстоном Филдсом.
- Добрый, Джеймс, - немного мрачнее обычного поприветствовал раньше подошедшего к месту встречи Ливерпуля Винни. Интересно, он вообще догадывается, зачем Уинстон его пригласил на личный разговор?

 Отправлено: 28.08.11 14:44. Заголовок: Еще в юности, когда ..

Еще в юности, когда неразлучные друзья изводили весь Хогвартс своими веселыми проделками, между ними распределились негласные "роли", которые они успешно исполняли. Филдс, этот человек-шило, всегда придумывал новые развлечения, а потом, если его более здравомыслящие друзья отказывались от участия в этом безобразии, лез на рожон в гордом одиночестве. Джордж был их совестью и рассудком, но также частенько помогал Филдсу продумывать его шалости и оттачивать их до совершенства - ведь он видел те мелочи, которые его более шустрый друг просто упускал из виду. Ричард был добряком, который всегда мирил разбушевавшихся друзей, а также вел проницательные беседы с преподавателями, которые требовали отчета - какой бес опять заставил четырех юношей заниматься этим хулиганством. А Джеймс... он, несмотря на удивительные способности Винса, доброжелательность Рича и блестящий интеллект Уилберри, был учительским любимчиком. Именно Джеймс всегда был готов к уроку, потому что не был безалаберным; всегда был вежлив, потому что такова была его манера общения; всегда умел удачно пошутить, и никогда не переходил границы, потому что чувствовал, какие эмоции испытывает тот, с кем он говорит. В общем, Джеймс был идеальным ребенком - не считая того, что постоянно шалил. Но преподаватели считали, что он вырастет, одумается и найдет прекрасное применение своим способностям. Многие так и считают, что Джеймс вырос и одумался. Но он не вырос и не одумался, а наоборот - когда все уже поняли, что в этой жизни к чему, он решил скинуть с себя оболочку подающего надежды парня и пуститься во все тяжкие. Это он называл самостоятельным выбором. Видите ли, этого самого самостоятельного выбора он был долгие годы лишен, а сейчас, когда Вселенная уже устаканилась вокруг него, понял, что самое время.
Ему не стоило делать того, что он делал. Просто не стоило. Дело было даже не в набивших всем оскомину представлениях о светском этикете, которыми можно было и руководствоваться, а в здравом смысле, который впервые изменил Джеймсу. Уж кто-кто, а он умел бороться со своими дурацкими желаниями. Но и это умение тоже куда-то делось, когда Ливерпулю взбрело в голову сделать то, что, как он думал, ему больше всего хочется. Признаться в любви Патти? Да вы что, с ума сошли? Джеймс ее никогда и не любил особо. Он только думал, что любит, и думал, что любит куда больше, чем Уилберри, который уже так долго был вместе с ней.
Он не представлял, каким идиотом выглядел со стороны, когда думал, что поступает правильно. Стоило в кои-то веки не слушать все те красивые книжки о героях, которые поступали так, как велит им сердце. Эти книжки нельзя давать читать тем, кто не может отличить зов сердца от внезапно ударившей в голову безумной глупости. Но Джеймс почему-то прочитал с десяток таких и теперь рвался в бой, как заправский рыцарь. Кому это было нужно.
Он разрушил жизнь своих друзей детства. А теперь к нему пришел Уинстон, чтобы запоздало, но щедро рассыпать соль по его ранам. Молодец, друг, ты всегда умеешь утешить тех, кому это не нужно. Филдс с младших курсов славился своим полным неумением разбираться в душах человеческих. Он лучше разобрал бы какой-нибудь маггловский транзистор, потому что транзистору, по сути, все равно, насколько грубо от него отколупывают шестеренки. Вот таким сочувствующим и душевным парнем был Уинстон Филдс, и Ливерпуль уже чувствовал, что сейчас его пропустят через терку дружеского отношения, хотя и не знал точно, о чем с ним хочет поговорить Филдс. Чего бы там себе не думал этот заносчивый очкарик, Ливерпуль будет все отрицать. Ему незачем выкладывать свою душу перед еще одним другом, который захочет обвинить его в святотатстве. Что такое «святотатство», Филдс, наверное, и сам не знал, но Джеймс уверен, что друг был бы рад употребить это слово. Оно тоже встречалось в тех книжках про героев, которые они читали на пару и когда-то воровали друг у друга. И, конечно, Филдс тоже был из тех, кому нельзя давать подобные книжки. Еще одного приступа рыцарства, постигшего Винни, не выдержит ни одна хит-визардская бригада.
Он бы мог наброситься на Филдса с криком «ну и что тебе от меня нужно». Но Джеймс не умел вот так сразу идти в бой – он предпочитал прочитать все на лице собеседника. И он видел, как Винни то прятал глаза, то пытался смотреть резко прямо перед собой, словно разрывался между чувством вины и желанием высказать Ливерпулю все, что о нем думал. При этом он нервничал, потому что до сих пор не определился, чью сторону занять – бедняги Уилберри или вероломного Ливерпуля, ведь оба были его друзьями, и оба имели право на поддержку. Филдс был профаном в человеческих отношениях, и не мог догадаться, что Ливерпуль не нуждается в поддержке – ему нужно было, чтобы кто-то прочистил ему мозги и вставил их на место, но Винни был последним, кого бы Джеймс принял на эту роль. У самого Винса мозги были набекрень, и вряд ли когда-нибудь заняли бы правильное место.
- Добрый, добрый… - пробормотал Ливерпуль в ответ на приветственную реплику. Он так и мог сказать точно, зачем Винни его позвал. Но на лице у того были написаны все его эмоции. – Так что ты хочешь мне сказать? – В другое время Джеймс был бы куда более приветлив, но внезапно созданные им самим же обстоятельства настолько загрузили его, что у него не хватало сил даже на такую привычную, казалось бы, для него вещь – был приятным человеком.