Отправлено: 27.03.13 20:05. Заголовок: [as if we never said goodbye]

 Отправлено: 31.03.13 05:23. Заголовок: А проблема заключала..

А проблема заключалась в том, что Бобби понятия не имела, из чего стена непонимания: из картона, который хорошо замаскирован под бетон и который легко можно проломить, или она действительно бетонная - и Бобби просто-напросто проломит себе в один прекрасный момент голову. Заставить бы скрипеть заржавевшие ставни, вырезать бы эту проклятую мышцу под ребрами, точно злокачественную опухоль, перестать бы сшивать себя нитками уже третье утро и пустить все на самотек. Перестать бы дышать на стекло и рисовать на нем пальцем про «доброе утро» и «что тебе снилось». Про «холодно ли там» и «пьешь ли витамины»; про «не болеешь ли ангиной» и «не забудь: прекрати питаться в забегаловках, приготовь себе нормальный обед, ну не ленись, пожалуйста». Собрать бы в кучу эти строчки с: «хотела купить билеты», но «не осталось мест на все рейсы на ближайшие тысячу лет», но «обязательно приехала», если бы не останавливалось сердце почему-то именно в Лондоне. Листвой опавшей лежат невысказанные, недосказанные слова на душе, незримой тучей висят на темечком - и медленно перегнивают, и давят. Давайте смотреть правде в глаза: семья, к которой Бобби, не задумываясь совершенно, причисляла Фредди, никогда не была из разряда тех крайностей, в которые Бобби периодично впадала. Только зачем и кому нужна теперь эта правда, когда тебе некому её сказать? Как же жаль, что так часто бывает поздно. Как же жаль, что «лучше поздно, чем никогда» - иногда вовсе не действует.
Руки у Бобби вконец замерзшие и все это время беспомощно цепляющиеся за своего кузена Уилла в надежде не упасть самой, когда со свистом падает вниз такая казавшаяся ранее сильной мышца и разлетается вдребезги тысячами искр. Острыми краями ранят нежное, и страшно вздохнуть - вдруг какой-нибудь из осколков встанет не так - и полетит все по швам. Но тихо-тихо. Ведь так хочется сказать вместо привычно растягивающего губы «не грусти» совсем иное. Расставание всегда веет на драматических нотках и судьбоносной предрешенностью, когда не видишь своей вины, когда связываешь себя с кратким мигом благополучия и принимаешь его за данность, когда где-то между прорезается ненужная и дурацкая вещь - привязанность. Дурниной вопит она - не любовь, не дружба, а именно эта самая привязанность - в момент, когда приходит время сказать прощальное «пока». Каждый шаг свой считаешь за два, ступая по промерзшей декабрьской земле. Траурный караван толкает тебя вперед к яме со спущенным гробом. И мнешь ты щепотку в кулаке, процеживая песчинки через пальцы, глядя на покрытую лаком дубовую крышку, а все что в тебе есть... Нет, ты не знаешь, как назвать подобное чувство, но ты можешь сравнить себя с полем, по которому прошлось огненное лассо и на котором в ближайшее время вряд ли какой побег даст зеленые ростки. Вот что с нами делают расставания.

***

Я бы могла сочинить тебе, Фредди, в последний путь отличную речь, где «от» и «до», от «a» до «z». Извини. Я так и не смогла заставить себя это сделать. У меня вообще в последнее время совершенно ничего не получается, а про эти три дня так и вовсе - молчу. Помнишь, я тебе недавно писала, что не у всех же получается оставаться "вечно молодыми, вечно пьяными", вольными, невообразимо индивидуальными детьми концепции? Ну да, ну да, забираю свои слова обратно. У тебя это очень даже получилось. Знаешь, мне кажется, я еще не совсем до конца поняла, что вообще произошло. Мне почему-то постоянно кажется, что ты сейчас появишься в дверях, и я смогу подойти к тебе и спросить: «ну почему так неожиданно? хоть бы предупредила, я бы хоть как-то попыталась морально подготовиться к предстоящему». Честное слово, я не понимаю. Я не могу понять и не могу заставить себя понять. Мы с твоим отцом ходили в морг - и твой отец тебя опознал, а я хоть и сказала «да», но почему-то все равно в моей голове свербело «нет, это не может быть она, моя Фредди очень жизнерадостный человек». Моя мама взяла на себя ответственность за организацию - представляешь, твоих, но я до сих пор не могу поверить - твоих похорон. Мне, соответственно, тоже выдали некоторые поручения. Например, купить цветы, потому что мама и так с ног сбилась - надо двери с петель снимать - к тебе, как видишь, пришло действительно много народа. Ты посмотри, сколько букетов: гортензии, сирень, очень-очень редкие гибисковые лилии. Эти лилии никогда не цветут северней Суэцкого канала, а вот у нашей тетушки, ну ты помнишь, при единственном садовнике, в пригороде Манчестера их целые клумбы, буквально целые клумбы! Слава Мерлину, ты не слышишь, но она и сейчас об этих клумбах говорит. Она постоянно про них вспоминает, при всяком удобном случае. А я стою и смотрю на неё до тех пор, пока она не обратится ко мне: «мечтаешь среди овощей?» Так, кажется, она сказала сейчас? «Мне люди нравятся больше капусты», - продолжает она, а я стою возле блюда с овощами, смотрю на её черный чепец, из-под которого выбиваются седые пряди, и все никак не могу до конца осознать, что я тут вообще делаю. Где я? Зачем я нахожусь в этом месте? По какому поводу мы здесь собрались и почему я до сих пор не наблюдаю того момента, как ты наконец заходишь в зал и с откровенно скучающим видом целеустремленно направляешься к столику с шампанским. Ну, ты только не сердись, но у меня правда никак не получается сложить две части картинки воедино. И я даже в мыслях не могу использовать глаголы по отношению к тебе в прошедшем времени. Мне кажется это каким-то... Каким-то неправильным. Как-то раз мне довелось услышать, будто бы у скорби три стадии: отрицание, смирение и отделения, то есть приспособления к жизни без существования покинувшей персоны. I don't know. Я себя чувствую потерянной, я страшно рассеянна и... Я правда не знаю. It's so weird. Have you ever wanted to believe in something so badly, but you just couldn't ignore the voice in the back of your mind saying, "It's not true"?
Тут столько лиц - честное слово, я иногда поражаюсь тому, с какой легкостью ты умеешь заводить знакомства! Вообще-то твой папа планировал пригласить только близких, но моя мама настояла на принципе «открытых дверей»: кто хочет, тот пускай и приходит. Ты, все-таки, её самая любимая племянница, а твой папа, если честно, мерзкая вонючка. Я стараюсь держаться от него как можно подальше. Плохо так говорить и да «не суди - да не судим будешь», но... Мне почему-то кажется, что он не так уж и расстроен, как хочет того показать. Я, конечно, помню про ваши размолвки, и все-таки... Не знаю, мне противна его компания, я стараюсь находиться в дистанции.
А потом я замечаю такие же потерянные глаза - и мне в кои-то веки начинает казаться, что я знаю. Хотя бы «кто это» для начала, и мне почему-то, опять же, кажется верным свой порыв подойти.
- Hi, - наконец обращаюсь я к нему, smiling sheepishly. Ты в курсе, Фред: я не мастак первой заводить разговор. Я всегда себя чувствую полной идиоткой в такие моменты - ну и изо рта у меня, соответственно, вылетают фразы, достойные кретина. Ты еще постоянно хихикала над этим моим «hi» и называла меня пятилеткой. Вот где ты, Фред, хотела бы я знать? От души бы, наверное, посмеялась, а я и вправду опять не знаю, куда деть свои руки. Прячу их за спину и перекатываюсь с носка на пятку. - Вы ведь Макс, правда? French dude, о котором мне столько писали? Я ведь вас узнала, правда? Это же вы тот самый лучезарный Омакакис? - По правде говоря, что-то в его внешности действительно немного напоминало макаку. Не могу осознать, что конкретно, но что-то такое неуловимое было. Может быть, уши? Или хорошо развитая нижняя челюсть? Не знаю, честно. Только не подумайте, будто бы я презираю макак... Мерлин, ну что за бред вертится в моей голове? Как можно презирать макак? Презирать можно торговцев наркотиками, совсем уж опустившихся личностей, развращающих своим пагубным влиянием общество, какое-нибудь гнусное занятие - все людское, короче говоря. А макаки... Короче, мне нравятся макаки, и закроем этот вопрос. - Меня зовут Бобби, - говорю я ему, словно это хоть что-то может прояснить. Понятия не имею, говорила ты своему другу обо мне; но, наверное, все-таки стоит добавить тот самый контекст, в котором меня обычно поминают. - Обычно я зову всех к себе в гости в Гватемалу, но сегодня можно просто куда-нибудь. Только подальше отсюда, - добавляю, неловко пожимая плечами. Вообще-то обычно я не оправдываюсь, но. - Честное слово, у меня все в порядке с головой, я не фамильная сумасшедшая. Они, сумасшедшие, в смысле, сейчас заняли мое место возле овощей и говорят о клумбах. Просто здесь очень плохо. I just... I don't know. Просто плохо. Если бы Фред сейчас была с нами, она сказала бы «это тухло, надо вальсировать отсюда». Я не знаю, во что это все превратится еще через немного, может быть даже в беседы о мезальянсах. Но Уилл уже ушел. И нам надо тоже отсюда уходить.
Да, ты как-то раз мне писала о том, что не у всех получается оставаться "вечно молодыми, вечно пьяными", вольными, невообразимо индивидуальными детьми концепции - рано или поздно сии индивидуумы превратятся в страшно брюзгливых, педантичных и скучных зануд. Тебе довелось избежать подобной участи. А я, наверное, так и останусь средней группой детского сада, а затем плавно впаду в маразм. Это пока единственное, что я сегодня более или менее - но, все-таки, поняла.

 Отправлено: 08.04.13 23:01. Заголовок: Галстук ему завязыва..

Галстук ему завязывала Сабрина, обеспокоенно смотревшая в его скорбное лицо. Объехал пол-земного шара, а галстук завязывать так и не научился. Морской узел, если нужно, тут же изобразит, а вот галстук у себя на шее завязать не в состоянии. Справился с визовым контролем в стольких странах, и не справился с полоской материи у себя на шее.
Редко когда дядя выглядел так - сосредоточенный, печальный, забывший половину шуточек из своего лексикона, будто снял маску вечного клоуна, а под ней очутился серьезным мужчиной, и Макс Мезьер оказался старше, чем есть. Уставший, скорбный, потерянный.
Все происходящее казалось какой-то невероятной фантасмагорией - с того самого момента, как Мезьер обнаружил бездыханное тело своей верной подруги на холодной мостовой, и до этой самой минуты, и Мезьер никак не мог выбраться из этого пьяного дурмана. Вот, вот оно! - он будто не протрезвел после выпитого, и ему снится какой-то непонятный сон, - отчего-то взыграло его подсознание, выудило из темных уголков какие-то гадости, мрачности, тени, и предоставило все хозяину на суд. Вот, смотри, как, оказывается бывает.
И самое страшное было то, что Мезьер понимал, что это вовсе не сон, и, если он и ущипнет себя, что бы проснуться, ничего за этим не последует. Никакого чудесного избавления. Это не сон. Так просто есть. А Фредди больше нет.
Максимильен обязан был придти, просто не мог остаться в стороне, хотя и знал, что вряд ли здесь он "придется ко двору". И не потому, что он - нечистокровная шваль, а просто... Во-первых, он слишком сильно отличался от родственников девушки - никаких аристократичных манер, никакого шика, эдакое обаяние разбитного морячка, спустившегося на сушу - ну куда это годится? И хоть Сабрина и позаботилась о том, что бы галстук сидел идеально, и фрак помогла ему найти и почистить, Мезьер даже в этом наряде оставался сам собой - смешная походочка все портила, ботинки он тут же где-то заляпал грязью, и вообще, выглядел, даже чисто выбритый, вовсе не франтом, а деревенщиной в элегантных ботах. А во-вторых, мужчина продолжал винить себя во всем. Так всегда бывает - теряешь человека, а сам переживаешь за то, что что-то не сказал, что-то не сделал, а возможность уже упущена. А Макс еще неустанно думал о том, что, если бы не отпустил девушку "подышать свежим воздухом" в ту злосчастную ночь, ничего бы не произошло. И Фредди бы была жива, ни о чем не волновалась, смеялась бы - обязательно бы смеялась, ведь Мезьеру всегда удавалось ее рассмешить! - а не безвольно находила приют на погребальном ложе, среди срезанных цветов - уже таких же неживых, как и сама Фредерика. А ведь вон те белые ромашки положил сам Макс.
Мезьер не мог на это смотреть без слез. Конечно, они солеными ручьями текли по его щекам, а непослушные плечи тряслись, как у старика. Трудно осознавать себя таким слабым и потерянным - просто злость берет на свое естество, на несправедливую жизнь, на других людей - особенно тех, что не знали Фредди и думают, что им не о чем переживать. Живут себе дальше, ничего не знали, ничего не узнают, вкусят своих печалей и своих радостей. И, наверное, будут так же ненавидеть Мезьера за то, что он смеется, когда кто-то из их дорогих людей вот так же скрывается за деревянной крышкой гроба. Вот и все, Фредди, я никогда не увижу тебя больше. Тебя не заменишь фотографиями в рамке, даже волшебными, где ты еще можешь улыбнуться. И Макс вносит в это свою лепту - кидает тебе вслед горсть земли, рассыпающийся на мелкие комья от удара о деревянную поверхность.
И это все чушь, что люди умирают, и никуда от этого не деться. И это все глупость, что таков закон природы - живое обращается в мертвое, мертвое становится живым, и все идет по кругу, с тобой или без тебя. Фредди - нет, и всегда будет зиять на ее месте пустота, которую можно будет заполнить приятными воспоминаниями, которые окрасятся горечью, но никогда - живым смехом и радостным фредерикиным "Привеееет!"
Но вместо него он слышит "Hi", и, наконец, осознает, что перед ним стоит живой человек - первый, кто решился сам подойти и заговорить ему на этом... как это назвать-то, что бы не упоминать дурацкое слово "похо..."? Тебе бы, Фред, оно тоже не понравилось, верно?
Ах да, он же видел ее чуть раньше - у того места, где Фредди обрела... как это сказать, что бы не упоминать "вечный пок..."? Да, Фредди, ты знаешь, я не хочу ни одно из этих мерзких слов связывать с тобой! Я же прав, ну? Твой старый вояка из Пьяной Дивизии должен быть прав! Желая это подтвердить, он залпом осушил бокал с вином.
- А, да, Макс Мезьер, - запоздало представился француз. Весь вечер он старался молчать и не опростоволоситься ненароком перед кем-нибудь из родственников своей подруги. Но вазу, все-таки, разбил, хоть и быстренько исправил дело Репаро, а еще, кажется, что-то не то ляпнул даме с высокой прической - он даже не знает, кто это, но, кажется, ей не понравилось, что Макс обратился к ней "миссис", а не "мисс".
Но сейчас перед ним стояла именно "мисс" - тут уж не ошибешься, и, когда она представилась, а Мезьер опомнился и перестал выискивать, а чем еще, кроме глаз и цвета волос эта юная особа похожа на родную и любимую Фредерику, он понял, что слышал о ней и заочно уже знаком.
- Бобби, точно, в рот мне трясогузку... то есть, простите, конечно... эврика? - замялся Максимельен, а девушка продолжила говорить, и как-то даже легче сделалось - среди всей этой странной, полуофицальной, полустарушечьей, полунаигранной толпы нашлась та, кто точно знала, что бы сейчас сделала Фредди. Да, ей бы точно ничего из этого не пришлось по вкусу.
- Да, а потом бы ткнула меня в бок и спросила, где тут ближайший паб. И ведь я знаю где, - громко шмыгнул носом мужчина и вытер чистым белым манжетом пот со своего лба. - Флоббер-червь тебе в дышло, Фред, а ведь и правда знаю, где...
Он усмехнулся, но совсем не весело - вспомнил, как вечно подначивал Фредди: "В ритме вальса, говоришь? Даешь лезгинку до "Дырявой Бочки", хэ-хэй, идем на таран!". Кому теперь он такое скажет?
Фред нет. И все, дальше даже продолжить нечего! И все, нечего тут стоять истуканом, легче от этого не станет!
- Пошли, Боб, или Фасолинка - можно я буду звать тебя так, а? - и, если что, роль сумасшедшего всегда могу сыграть я, мне не привыкать, моя племянница меня проверяла, - мужчина бесцеремонно ухватил новую старую знакомую за руку, и своими семимильными шагами повел ее скорее из этого царства скорби по клумбам и поклонения морковке и свекольной ботве.