Отправлено: 02.08.11 21:29. Заголовок: После востребования

» Дата и примерное время событий - 30 августа 1977 года, раннее утро (около 4 часов).
» Локация - Министерство Магии.
» Участвующие персонажи - Фостер Фихте, Мариан Эббот.
» Краткий сюжет отыгрываемого - настоящий аврор всегда в работе, даже когда его собирают по частям. Но другой настоящий аврор еще скажет по этому поводу все, что думает.

 Отправлено: 03.08.11 09:41. Заголовок: Пятый утренний час п..

Пятый утренний час приветствовал Фостера прохладным дуновением из оставленной кем-то открытой форточки. В душном логове авроров, среди изрядно подкопившихся коробок с делами, еще не до конца оклемавшийся аврор восседал за некогда своим столом, сложив ноги на его потертую столешницу. Сейчас, по прошествии года. этот стол принадлежал кому-то совсем другому, а напоминанием о Фихте служила лишь его фотография, висящая на стене. Интуитивно он догадывался, что когда-то у нее была траурная рамочка, но кто-то тактичный подкорректировал ее экстерьер в те дни, когда освобожденный Фостер валялся в Мунго. Кто-то, кто смотрит на эту фотографию постоянно и не хочет, чтобы Фихте напугался собственного портрета, когда выйдет на работу.
Не стоило даже думать, кто столь заботливый внезапно объявился здесь. Этому человеку надлежало находиться там, где Министерство хотело его видеть - на посту в Визенгамоте, а не опускаться каждый день до грязных делишек аврориата, чтобы только увериться в том, что жизнь одного экспоната из драгоценнейшей коллекции в безопасности. Несмотря на все попытки его, этого экспоната, забраться в дыру поглубже и наделать в себе дырок побольше. Иногда Фостеру казалось, что в Небесной канцелярии на него за что-то разозлились, и приставили ангела-хранителя, который каждую секунду будто сверлит мозг своими дурацкими предостережениями.
Странно, что именно об этом человеке Фостер подумал сейчас. Мариан - одна из тех сумасшедших, кто пришел в аврориат не потому, что изображенная на плакате красавица-ведьма пообещала им много славы и популярности, а потому, что им захотелось побеждать зло и нести знамя добра. На заре их карьеры Фостер любил обрубать идеалистов, которые лезут не ведая броду, но эта девица оказалась на редкость сознательной. Даже слишком - иногда он чувствовал себя будто под надзором, под слежкой, будто Мариан день за днем давали задание - изучать каждый шаг Фостера и подбирать к нему нелестные эпитеты. И с этим она неплохо справлялась; но это не мешало Фихте думать, что эта бесстрашная снежная королева далеко пойдет. А еще дальше она пойдет, если Фостер однажды не выдержит ее сурового нрава и скажет, куда ей на самом деле идти, с ее-то принципами.

Со времени своего возвращения Фостер ни разу не говорил с Мариан.
Да и что она могла ему сказать? Их расставание прошло не слишком гладко, и Фостер даже забыл, что был прав в тот день, когда велел ей сидеть в штабе и не высовываться. Кто знает, что произошло, если бы в тот день она была с ним, там? Разумеется, это знает только он - и пускай его с годами помутневший взгляд уже не может показать ему четкую картину какого-то события, Фостера все же не стоит списывать со счетов. Силе и ответственности Мариан он доверял, но и себе он доверял тоже.
И он не знал, с чего начинать разговор с ней.
Навыки дипломатии, привитые многим людям в далеком детстве, прошли мимо Фостера. Ему больше нравилось разговаривать с вещами. Действительно, почему не начать сближение с Мариан с общения с ее вещами? В такой час ее кабинет должен быть свободен, а с тем заклинанием, которым женщина обычно закрывала свой кабинет, Фостер был знаком; если, конечно, она не изобрела нового, чтобы скрыться от каких-нибудь внезапных призраков, ворвавшихся в ее жизнь после исчезновения Фостера. А если и так, то он посмотрит на дверь и, возможно, даже поймет, стоит ли ему идти дальше, или окрасить свою рамочку в прежний черный цвет и уйти из ее жизни навсегда.

Прошествовав по пустым коридорам, вслушиваясь в звук собственных шагов, неестественным звоном отражавшихся от волшебного мраморного пола, Фостер нашел дверь кабинета, в котором сидела Мариан. Ему не приходило в голову, что сейчас этот кабинет мог принадлежать кому-то другому; разумеется, после возвращения он не тратил свою гордость на то, чтобы выяснить что-то о ней. Поэтому аврор легко тронул дверную ручку, а та внезапно поддалась, и Фостер вошел в открытый кабинет.
Все это напоминало какой-то странный сюжет о таинственных пещерах, когда усталый путник входит в пустые, как ему кажется, каменные развалы, а навстречу ему выходят обитатели этих мест, которым не нравятся, когда к ним входят без спроса.
Мариан была здесь: она сидела за столом, опрокинув голову на руки. Было ясно, что она спала: видимо, дела задержали ее здесь на ночь, и женщина просто не смогла совладать со сном. Фостер прислонился к ближайшему стеллажу, скрестив руки на груди. Он наблюдал за сном Мариан.
А что еще остается делать, если он еще ни разу не видел ее спящей.

 Отправлено: 04.08.11 01:06. Заголовок: Что почувствовала Ма..

Что почувствовала Мариан, когда услышала о том, что во время обыска на очередной операции был найден давно пропавший без вести Фостер Фихте, содержащийся в качестве пленника? Сначала - не поверила.
Нужно понять правильно: прошло два года. Ведь когда ей сказали, что он был убит, она тоже сначала - не поверила. Все смертны, но Фостер - он просто не мог проиграть противнику, кто бы тот ни был. Ведь Темного Лорда там не было, так? Значит, он не мог погибнуть. Тогда ей сказали правду, что Фихте, "если точнее", пропал без вести. Его не обнаружили среди трупов, но и надежды, что он останется жив после того, как побывает в плену у Пожирателей, почти нет. У них нет. У нее она все-таки была.
Целый год она жила этим. Работа-работа-работа, постоянные наведывания к аврорам с тех пор, как ее перевели выше, постоянные вопросы "ну что?", сначала нетерпеливо и вслух, затем спокойнее и тише, а потом и вовсе ограничится взглядом, на который Аластор покачает головой. Но хуже всего это ожидание, бесконечное, тянущееся без конца и края, как будто она - на посту, как будто она постоянно должна быть собрана, даже тогда, когда ее никто не видит. Мариан больше не могла расслабиться, отдых перестал быть для нее отдыхом. Она была сильной, и тогда всю свою силу вложила в веру, что Фихте все-таки жив и однажды вернется домой. Тогда ей казалось, что это главное: чтобы он просто вернулся, неважно каким. Но тогда больше ничего о нем известно не было.
Всегда стремительная в отношении роста Мариан буквально взбежала по ступенькам карьерной лестницы, работой она теперь занималась действительно столько, сколько всегда говорила родителям. Мать по-прежнему сетовала на отсутствие внуков, но что могла сказать ей дочь? Родители ровным счетом ничего не знали о Фостере и уже, должно быть, не помнили его, единожды все-таки свидевшись. И ей некому было рассказать, не с кем было поделиться, и тогда она просто заперла эту часть себя внутри. Это у нее всегда получалось лучше всего: запирать эмоции и чувства внутри.
Прошло два года, и она уже давно перестала задавать аврорам свой вопрос, потому что больше не хотела видеть или слышать ответ на него. А однажды она пришла в свой кабинет и сняла со стены один из портретов для того, чтобы поменять ему рамку. У нее оставались какие-то колдографии, но все они были убраны туда, где не попадались бы хозяйке на глаза до тех пор, пока она сама не захотела бы их достать. Ей нужно было жить дальше, ведь два года прошло.

Потом Мариан боролась с искушением навестить его в больнице. Появление Фостера, слух о том, что он как минимум цел, постоянные разговоры об этом чудесном возвращении, гадания останется он аврором или же уйдет на покой, что же там с ним делали и зачем столько держали - все эти судачества были хуже самой жестокой чесотки, Эбботт хотелось залезть на фонтан в Атриуме и свысока так, чтоб слышали все, спросить: "да что с вами?" Как можно было так бульварно обсуждать того, кто пережил два года в плену? Лучше отправились в больницу навестить его, убедиться, что он в порядке? Мариан молчала и проходила мимо чешущих языки. Если это лучше, то почему она до сих пор не увидела его?

Прошло больше месяца. Мариан Эбботт ни разу не видели рядом с Фостером Фихте.
Она тайком слушала, что могла услышать, хоть при ней сплетнями уже давно делились неохотно. Она не могла пойти в Аврориат к кому-нибудь из старых друзей и спросить все, что ее интересовало, напрямую. Она вовсе не могла за этот месяц отправиться в Аврориат. Помнится, кто-то сказал ей "что же ты к нам, Мариан, совсем не заходишь?", но она лишь объяснила, что работы много. Ее всегда было много, особенно у тех, кто имел отношение к Визенгамоту, но кто станет говорить ей, что раньше это никогда не мешало ей находить время? Человек, способный в самой резкой манере разрезать правду, за все это время ни разу не пришел к ней. Ни в здании Министерства, ни домой, никуда. И это тоже было важно для нее, хотя она понимала, что он совсем недавно вышел из больницы, что еще только вникает в дела, что у него нет времени и желания бежать к ней, очертя голову. В конце концов, куда бы иначе делась знаменитая гордость Фихте? Тем не менее, она знала, что если бы он хотел, он бы уже был у нее.
Но он не пришел.

- Разберусь с этим делом, и все, - сказала она себе вечером, открывая очередную папку. На столе стоял чай, материалы в папке были аккуратно рассортированы, поэтому браться за работу было приятно, и ничто не мешало сделать сегодня чуть-чуть больше, чем задумано, пускай и задержавшись из-за этого на работе.
Кружка была уже давно пуста и убрана, бумаги из файлов перекочевали на стол, разложенные не слишком ровно. Она до последнего разбиралась, вычитывая подробности, которые могли оказаться важными, положив неожиданно такую тяжелую голову на руки и скользя уже лишь взглядом по строчкам пергамента. Момента, когда глаза закрылись, и сон мгновенно сморил ее, Мариан не помнила.
Ей ничего не снилось сегодня, поэтому когда она скорее по внутренней мысленной памяти, что так и осталась сидеть в кабинете, открыла глаза и увидела Фихте, она была в полной уверенности, что это сон. Потерев глаза руками, зевнув, оглядевшись и попытавшись окончательно проснуться, Эбботт снова увидела знакомую фигуру, все также неизменно стоящую у стеллажа с папками. Осознание факта, что это вполне может быть не сон, пришло неожиданно.
Впрочем, она не изменилась в лице, может быть, чуть заметно напряглась, когда встретилась с ним взглядом, пытаясь освободиться от остатков сна. Она не отвела взгляд, смотрела на него, а он - на нее. Он молчал, а она разглядывала его, подмечая то, что изменилось.
- Здравствуй, Фостер, - будничным деловым тоном произнесла Мариан, и в этом, должно быть, была вся она. Ничего не случилось, Фихте, твое появление нисколько не взволновало меня. Эбботт действительно хорошо умела "прятаться". - Как поживаешь?
И пускай она была строго, даже почти пугающе спокойна снаружи, а под спокойствием ей было страшно, внутри у нее все-таки потеплело: он пришел. К ней.

 Отправлено: 14.08.11 23:07. Заголовок: А ведь Фостер и сам ..

А ведь Фостер и сам не представлял, что когда-нибудь вернется. В тот злополучный день, когда он, обозленный, ушел на задание без Мариан, ему хотелось провалиться сквозь землю. Где-то существовали женщины, которые могли послушаться мужчину, но только не в аврориате. Тех, кто шел с ним, дома ждали жены, а у кого-то даже были дети: тогда Фостеру безумно хотелось испытать этот опыт семейной жизни. Не для того, чтобы выложить пухом свое гнездо и жить в нем вечно, а чтобы его слушались беспрекословно, а не отправляли к дементору, когда он пытается сделать что-то хорошее. Чуть позже Фостер понимал, то его одиночество - к лучшему; неизвестно, что бы было с той женщиной, которая могла бы быть его женой. Еще позже, когда его освободили, Фихте решил, что жизнь обладает черным чувством юмора: из всех, кто был тогда на операции, выжил он один, человек, которому не для кого было выживать.
Он никогда не считал себя связанным с Мариан. Впрочем, это не значит, что он не был с ней связан: просто Фостер, в силу своего независимого характера, не мог допустить мысли, что одна женщина занимает в его жизни место куда более значимое, чем просто бывшая ученица. Эта совершенно простая, незамысловатая связь их жизней, которой Фостер пытался придать прямо-таки драматическую значимость, не давала им распасться, как две части окончательно разбитой части. И каждый раз, когда Фостер окончательно решал для себя, что он свободен и не принадлежит никому, он все больше привязывался к Мариан: ведь даже о своей свободе он думал только относительно ее, столь же сложной и странной, жизни.
Когда он сидел в подвале, куда его засунули Пожиратели, вовсе не Мариан символизировала для него свободу. Он не хотел выйти отсюда, чтобы вернуться к ней, или извиниться перед женщиной, с которой так нехорошо расстался. Фостер представлял себе свободу как возможность идти куда угодно и заниматься любимым делом. Но каждый раз, когда он представлял себе прежнюю жизнь, в ней оказывалась и Мариан. Иногда он не знал, что делать с этим навязчивым образом, и поэтому, как маленький ребенок, пытался доказать свою независимость, отрешившись от нее. В конце концов, даже плен Пожирателей оказался переходящей неприятностью, а привязанность к Мариан никуда не делась. И, как бы то ни отрицал Фостер, ведя красноречивые диалоги сам с собой, он пришел сюда именно потому, что больше не смог существовать в одиночестве. Можно быть самодостаточным сколько угодно, но когда никто не стремится ограничить твою свободу, жизнь начинает тускнеть.
И вот он все же был здесь. Мариан до сих пор сидела за своим столом.
Фостер знал, каких высот она добилась за это время. Возможно, потому, что перестала тратить нервы на его постоянные выходки. А может, потому, что наконец-то решила жить для себя и ради себя, а не ради какого-то сумасшедшего, с которым и пары слов связать нельзя без риска подвергнуться оскорблению.
- Да знаешь, все отлично. Я всего лишь годик отдохнул в одном комфортабельном подвале, а потом валялся в больнице, где в меня тыкали непонятными предметами. Жизнь - веселая штука.
И сейчас Фостер слышал, насколько обиженным звучал его голос. Он хотел, чтобы к нему бежали, обнимали его, подтыкали ему одеяло, но через все это он прошел в одиночестве. Нет, МакМэй, конечно, курсировал возле дверей Мунго, но Фихте знал, что друг - это только половина счастья. Фостеру хотелось, чтобы к нему пришла Мариан. Чтобы она, возможно, рыдала у его кровати, пыталась сжать его ослабевшую руку, хлопотала вокруг него. Он ждал ее каждый день, но она так и не пришла. Лишь когда МакМэй оставлял на его тумбочке очередной "Ежедневный Пророк", Фихте читал о том, каких успехов добилась Мариан, и с горечью осознавал, что он ей больше не интересен.Теперь она - царь, бог и корифей, а он - отработанный материал, с которым не стоит нянчиться. Фостеру было очень сложно вернуться обратно - ведь все только и думали о том, что он вот-вот да и свихнется. А Мариан уверенно шла в гору, не оставляя сомнений в том, что она непобедима. И сейчас она указала Фостеру на его место - не думай больше, что ты мне нужен. Игра закончена, я победила, а тебе осталось только собирать ничтожные крупицы того, что ты когда-то неоправданно считал своим.
Фостеру хотелось уйти. Но он любил напрягать людей своим присутствием, поэтому остался.
- А ты как поживаешь? Я слышал, что тебе кто-то придал хорошенького ускорения вверх по карьерной лестнице.
И наплевать, кто, главное, что ты влезла туда без меня.

 Отправлено: 17.08.11 11:03. Заголовок: - Но ты ни разу не п..

- Но ты ни разу не позвонил!
- Ты тоже.
- Все это время я думала о тебе!
- Я тоже.
- Врешь! Мог бы хоть раз позвонить!
- Ты тоже ни разу не пыталась позвонить. Впервые мой телефон был включен целую неделю.

Как уже говорилось, у Мариан Эбботт в кабинете на стене висел один любопытный портрет. Честно говоря, он здесь был не единственный, но речь пойдет не о портретах ее предшественников. Их было несколько, несколько судей Визенгамота, которые занимали это рабочее место до нее. Чаще всего они не были разговорчивы, иногда и вовсе уходили к кому-то «в гости». Эбботт ведь то время, которое занимала данный кабинет, не была слишком уж разговорчива даже с людьми, что уж о портретах говорить. Тем не менее, был среди них один, постоянно являвшийся причиной язвительных замечаний со стороны одной из обитательниц «картинной галерии» кабинета Мариан.
Этот портрет повесила она сама, и на нем был изображен никто иной как Фостер Корнелиус Фихте. В отличие от остальных, этот не был магическим, но был чертовски хорошо написан. Фихте здесь выглядел достаточно лихо, уверенно, он смотрел с полотна прямо на Мариан с легкой лукавой усмешкой, как будто каждый раз, стоило ему взглянуть на Эбботт, он вспоминал о ней что-то любопытное, что-то, что заставляло его ухмыльнуться, известное только ему одному.
А теперь он стоял перед ней, настоящий, живой, и в голосе его звучала обида, а она не могла показать ему своих истинных эмоций, словно вовсе разучившись это делать.
Если бы только он знал, сколько времени еще два года назад или чуть меньше она проводила перед этим портретом. Так бывало: войдет, прикроет дверь, повернет голову и нет-нет, да пройдет ближе к раме, заглянет в глаза, рассмотрит усмешку. А потом снова за дело, бумаги, обязанности. Порой созерцание сопровождалось теми самыми замечаниями, автор которых сидела на портрете на противоположной стене, но Эбботт не позволяла ей портить этот момент и не слушала ее.
А Фихте, разумеется, ничего об этом не знал. В газетах не писали о том, что довелось ей пережить, в газетах лишь перетряхивали ее карьерные достижения, которые он только что кинул ей в лицо, словно оскорбление.
Тогда-то она и рассердилась.
Пусть в его голосе звучала обида, он сумел вывести ее из равновесия, заставив моментально забыть все то, что она собиралась сказать ему тогда, когда он наконец-то вернется. Вместо этого он услышал от Эбботт другое.
- На что это ты намекаешь, позволь узнать? – она принялась складывать бумаги со стола обратно в папку, совершенно позабыв про свой вид и что волосы растрепались. Оставалось только радоваться, что макияжа на ней вчера практически не было. – И с каких это пор по возращении ты находишь время интересоваться моими делами? – голос ее звучал не столько равнодушно буднично, сколько сердито.
И вот так, Моргана тебя забери, Фостер, всегда. Всегда, когда этот невыносимый сноб появлялся рядом с ней, она не могла взять себя в руки, продолжать привычный образ жизни, отступая за внешнюю маску как в битве авроры прячутся за укрытием от заклятий. Ведь она тысячи раз представляла себе этот момент, ей так хотелось просто подойти и обнять его, прикоснуться к нему, ощутить реальность его присутствия здесь. Но с Фихте – нет, с Фихте не бывает так просто, ему всегда нужно все испортить. Мариан могла бы забыть обо всем, прекратить бессмысленный обмен фразами, встать и действительно заключить его в свои объятия, но она боялась, что причины его возникновения здесь она выдумала себе сама, что она больше не нужна ему, ведь перед их расставанием длиною в два года он ясно дал ей понять, что она и тогда не должна была «путаться под его ногами».

 Отправлено: 11.09.11 21:04. Заголовок: Они обмолвились толь..

Они обмолвились только парой фраз, а их разговор уже напоминал ожесточенное сражение двух противников. Будто они оба по вине друг друга выпили состав со смертельным ядом, и теперь их схватка решит лишь, кто умрет на несколько минут раньше другого. Но ни один не хотел проигрывать: Фостеру хотелось, чтобы Мариан почувствовала себя виноватой. А что хотелось Мариан… этого Фостер не знал и не хотел знать. Он все еще дулся на то, что она не умерла тут без него, не забросила себя и свою карьеру и не повесилась где-нибудь на сосне. Уж если волшебный мир как-то без потерь пережил его столь многодневное отсутствие, то хотя бы от нее он ожидал другой реакции. Но, похоже… он никому здесь не нужен.
Мариан совсем не изменилась. Могла бы хотя бы постареть ради приличия.
Нет, поведение Фостера было однозначно несправедливо ко многим категориям населения. Даже к тем, в которые Мариан однозначно не входила. Например, герои войны, которые каждый страшный день шли вперед, боролись и выживали ради своих прекрасных жен, которых они оставили дома, а, вернувшись, обнаружили, что жены уже давно забыли о них. Хотя в таком случае полагается сойти с ума, а Фостер всего лишь лелеял свое эго, рассказывая ему сказки на ночь о том, что никому не интересна судьба несчастного аврора, которого потеряли и не нашли. Как какую-нибудь старую вещь, которая не была нужна, пока лежала за шкафом, и которую нашли только во время переезда. Например, плюшевый медведь: а девочка, которая так долго играла с этим плюшевым мишкой, за один день выросла и перестала брать в руки игрушки…
Сказки, безусловно, были красивые, но Фостер не учел одного: мир не должен был застыть от его исчезновения. Если бы во времена Инквизиции он бы вернулся со своими претензиями к миру, его бы сожгли на костре. Фихте впервые в своей жизни поступал непоследовательно и нелогично: ему не хотелось, чтобы его жалели и ждали от него нервического припадка каждую минуту, однако ему хотелось, чтобы на каждом углу ему выказывали почтение и говорили, как же они заждались его, как нуждались в нем весь этот год. Ему хотелось быть героем, а не мифической развалиной, о которой только легенды желторотикам рассказывать.
Но и Мариан. Она могла бы хоть раз придти к нему в больницу. Неужели ее служебные обязанности настолько затмили все, что она не могла выкроить часа для своего визита?
Он стоял и смотрел на нее совершенно холодными глазами. Такая же деловая. Безупречная, даже после того, как заснула на рабочем столе. И эту женщину он когда-то считал своим ангелом-хранителем, своей спасительницей, светом в окошке, если изволите, ради нее – и только нее одной – наступал на горло собственной гордости? Чтобы она вот так легко, едва он исчез с горизонта, плюнула на все и занялась своей карьерой? Наверняка он только мешал ей все это время: вредный, надоедливый и заносчивый аврор, который чуть что бежал плакаться к ней. Фостер многим чувствам предавался с излишней горячностью, и жалость к себе сейчас достигла в нем максимума. Его еще никогда не предавали те, кого он любил – он успевал разлюбить кого бы то ни было прежде, чем они безжалостно ударят в спину.
- Твоими делами? – В голосе Фостера появились нервные интонации. – Кто тебе сказал, что я интересуюсь твоими делами? – Он и сам не подозревал, как его состояние из осторожного любопытства сменится стихийным недовольством всем и вся. Он уже и забыл, что такое настоящая смена настроения. – Но раз уж ты напомнила, то как твои дела? Как я вижу, без меня у тебя все идет просто замечательно. Скажи, тебе высоко летающие птицы или драконы не мешают?
Если бы когда-нибудь Фихте наблюдал такой разговор со стороны, он бы первым вырубил истеричного мужика какой-нибудь ловко ввернутой фразочкой про распределения биологически активных жидкостей в организме, в особенности на уровне мозга. Но сейчас он был слишком занят собой: своим пленом, своим визитом к Мариан, своей ролью в ее жизни, своим… всем. Я, я, я. «Я» Фихте обретало самостоятельность и угрожало всем вокруг оказаться единственным, о чем он заботится.

 Отправлено: 12.09.11 13:09. Заголовок: zomg, THE DRAMA! htt..

Скрытый текст

zomg, THE DRAMA!

Диссонанс внутреннего и внешнего нарастал.
Все могло быть проще. Наверняка, если бы она просто пришла к нему тогда, когда он еще был слишком слаб, чтобы покинуть больницу, все было бы... решено? Да, он мог отвергнуть ее, у них всегда были крайне запутанные отношения, пускай даже запутывали их в сущности они сами, но ведь поддержка - пусть не любимой, но друга, который хорошо его знает и которому он не безразличен - поддержка была наверняка безумно нужна ему. И к этому всегда сводился ее внутренний монолог. "Ему нужна поддержка", - хотелось объяснить ей журналисткам, которые шли брать интервью у героя. Поддержка, а не их глупые вопросы, статьи, грамоты и награды. Возможно, он сам считал, что признание - на первом месте, но Мариан была уверена, что это один из его личных самообманов. Так ему было проще. "И что же ты, такая умная и знающая Фостера Фихте как свои пять пальцев, делаешь здесь?" - язвил внутренний голос. - "Почему не отправишься в больницу?". У нее не было ответа.
А теперь ответ, как ни старалась она все это время делать вид, что его не существует, ясно проступил в голове. Она просто боялась, и этот страх вызывал все эти странные реакции, и Мариан Эбботт переставала быть похожей на ту Мариан, которую всегда знал Фостер. Она сливалась с той маской, которую Эбботт носила "на людях", заставляя ее вести себя с Фихте как с любым другим, с любым чужим. Она замерла над столом с папкой в руке.
- У меня все замечательно? - раздражение в ее голосе вдруг превысило допустимые для сохранения вежливого образа границы. Мариан продолжала держать папку, выпрямилась и встретилась взглядом с Фихте, встретив его взгляд словно фехтовальщик, скрестивший шпаги с противником. - Да у меня все просто отлично! - она даже чуть вздернула подбородок, когда вышла из-за стола и встала перед ним. - И мне не мешают, ни птицы, ни драконы, ни метлы! И с министром Магии у меня отличные отношения, и карьера, как ты уже заметил, идет в гору, и племянник поступил в Хогвартс! Вот как у меня дела! Лучше всех! - она так быстро протараторила это, словно расстеряла оппонента словами. Голос все-таки сорвался, и истеричность послышалась и в ее интонациях тоже. - Лучше всех, понятно тебе!? - последнее она почти выкрикнула ему, неуместно всплеснув руками с таким остервенением, что папка, вылетевшая из рук, отлетела в стену справа от Эбботт и рассыпалась на листы.
Все это время они продолжали смотреть друг другу в глаза, и Мариан так взглянула на него в конце этой своей глупейшей тирады, что он вдруг посмотрел на нее как-то странно, как будто она дала ему пощечину.
Она хотела бы победить его теперешнее, как ей казалось, пренебрежение к ней логикой и спокойствием. Она не позволяла себе думать о том, что может быть... Но думала об этом. Она думала только об этом, и она знала: разочароваться в этой своей надежде, что она по-прежнему дорога ему, будет невыносимо. А сейчас, когда он еще и был возмущен тем, что она не осталась прежней, когда сам вел себя как другой, Мариан почувствовала, что ей не пережить это испытание. Она не сможет "сохранить лицо", никогда не сможет изменить себя по отношению к нему. И лучше уж тогда вовсе не видеть его, чем при встрече вежливо и безразлично здороваться как совершенно посторонние друг другу люди. Ей не выдержать этого, она оказалась слабая.
А он все смотрел на нее и наверняка видел, как в момент этого чудовищного молчания Мариан моргнула, и по ее щеке скользнула слеза. И хотя Эбботт продолжала стоять и держать его взгляд, сама она чувствовала, что вот-вот расплачется.
Фихте сделал шаг, и она испугалась, что он сейчас уйдет. Еще минуту назад ей хотелось этого больше всего на свете, но сейчас это даже заставило ее поднять руку перед собой, потянувшись к нему, и попросить очень тихо, словно она сама еще сомневалась, стоит ли это говорить:
- Пожалуйста, не уходи..., - она произнесла это, и слезы потекли по щекам. Мариан стояла молча, одернув руку, замершую в этом тянущемся к Фостеру жесте, и не издала больше ни звука.

 Отправлено: 21.09.11 18:39. Заголовок: Лучше всех, да, коне..

Лучше всех, да, конечно, понятно. Мисс Конгениальность живет в своем маленьком мирке одинокой валькирии и стреляет глазками по соседним домам в надежде, что те обрушатся к ее точеным ножкам. Интересно, она уже завела себе придворных менестрелей, чтобы слушать, как они слагают у нее под балконам мадригалы, чтобы самых талантливых и преданных зазывать к себе в спальню – разумеется, ради того, чтобы почистить ее Светлейшеству туфли, на большее простой мальчик с лирой не может даже и рассчитывать. Мариан всегда жила в закрытом мирке, доступ в который происходил по особым приглашениям. Фостер лишь однажды получил заветную карточку, и то – на одну ночь, а были ли еще почетные гости, он не знал – скорее всего, она хоть и стерва, но не монахиня. Короче, не женщина, а Диснейлэнд: сказки сказками, а радость по билетику.
Неизвестно, каких бы еще мерзких мыслей Фостер надумал про Мариан, но она не выдержала. Действительно, не надо быть судьей Визенгамота, чтобы корчить из себя слепую и рациональную Фемиду, которая знает, кому, что и как попадет по заслугам. Но явно нужно обладать хоть какими-то человеческими навыками, чтобы вообразить, что происходит сейчас в этой заставленной папками комнате. Наверное, за время отсутствия Фостера Мариан привыкла, что все вокруг нее происходит по законам логики и здравого смысла, и далеко не сразу догадалась, что вновь пора мобилизировать все силы и отражать иррациональные атаки своего давнего мучителя. Но теперь она, видимо, поняла. Фихте терпеть не мог, когда она была настолько женщиной – слабой, покорной, беззащитной, требующей мужского внимания, но сейчас только всем этим она могла заставить его остаться. Потому что он слишком долго не видел никого слабого, покорного и беззащитного – все либо пытались придать его телу структуру каменного пола в темнице, либо снисходительно глядели на него и протягивали руки, чтобы подстелить соломку, если он вдруг где-нибудь свалится. Хоть в чем-то Мариан не была похожа на других. Лишь это, а вовсе не жалость и не сострадание заставило Фостера остаться.
Он медленно подошел к ней и присел на край стола, брезгливо сдвинув наваленные кучей бумаги. Фостер долго молчал, глядя на Мариан – какую-то сгорбленную, скомканную, с раскрасневшимися и припухшими глазами, не такую идеальную, как обычно, - а обычно она бывала как фарфоровая. Наконец, он не выдержал. Он потянулся ко внутреннему карману мантии и вытащил оттуда маленькую ампулу с мутно-белой жидкостью, похожую на воду в классном ведре, где ополаскивают меловую тряпку. Фостер протянул эту ампулу Мариан и сказал:
- Вот это – зелье, которым пичкали меня Пожиратели. И, знаешь, я до сих пор не могу от него отвязаться.
Неизвестно, как в Мунго не поняли, что у пациента Фихте есть какая-то страшная тайна медицинского характера, но факт оставался фактом – Мариан была первая, кому он рассказывал эту страшную тайну. Кабинет судьи не был таким уж безопасным местом, но Фихте был уверен, что времена, когда у стен Министерства были магические уши, уже канули в Лету.

 Отправлено: 22.09.11 10:55. Заголовок: Что-то надломилось в..

Что-то надломилось в ней пару минут назад, и она больше не понимала, что и почему происходит в этом кабинете.
Мариан ожидала чего угодно: что он все-таки уйдет, что он подойдет к ней и покончит с этим сплошным недоразумением, ведь не так должен был состояться их первый разговор, что он хотя бы скажет что-нибудь. И он сказал, но не то, что хотелось бы услышать женщине в такую минуту.
Он подошел к ней, но остановился у края стола, присев на него, и сначала просто продолжал смотреть на нее, но ее голубые глаза в этот раз не встретили его взгляд. Мариан смотрела куда-то в сторону, и несмотря на то, что привычка успокаиваться в мгновение ока и в очередной раз быстро и ловко собирать расколовшиеся от напряжения эмоции, чтобы запереть их внутри себя снова, норовила взять свое, Эбботт не хотелось этого. Контроль над ситуацией ей теперь и даром не был нужен, превосходство - зачем оно ей? Ее только-только упорядоченная жизнь разлетелась в щепки в тот момент, когда ей сказали, что Фихте - в Мунго, и это было так несправедливо.
Ведь все, абсолютно все уверяли ее, что у нее ум заходит за разум, едет крыша, или как там магглы говорят? А она знала! Все это время, все эти дни, потом месяцы - она знала, что он жив, чувствовала это, если угодно. Ей никто не верил. У нее не было авторитетного дара, и однажды она согласилась, что, возможно, и неправа. Сначала - чтобы ее прекратили донимать доводами. Потом - потому что уже не была так уверена, что надежда есть. Но надежда была всегда, даже в тот день, когда она старательно медленно, словно оттягивая момент, когда нужно будет убрать письмо в стол, писала "ты не вернешься ко мне". "Это я-то и не вернусь?" - каждый день говорила ей улыбка-ухмылка на портрете. "Тебя больше нет", - упрямо твердили слова на бумаге, и она поменяла портрету раму, чтобы всегда помнить об этом. А потом вышло, что преданная ею вера оказалась права.
Он был сейчас рядом с ней, но все уже так изменилось. Сейчас Мариан не знала не только, что за человек теперь Фихте, но и себя саму. Словно весь год она жила в каком-то полусне, не заметив как в какой-то момент потеряла свое "я", и теперь вместо него у нее все другое, и только сквозь этот новый "слой" пытается где-то там пробиться прежнее, но успешно ли? Нужно ли это кому-нибудь из них? Помнит ли Фостер то время, дни на работе, ночи в ее доме, которые они проводили вместе? Для нее это значило много, если не все. Быть может, и для него тоже?
Но вдруг он достал ампулу и рассказал Эбботт про ее содержимое.
Мариан сначала не сказала ничего. Ей попросту нечего было сказать. Что он хотел услышать от нее? Это было так в его стиле: заявиться и вывалить на нее свои проблемы, чтобы она, схватившись за голову, принялась эту самую голову ломать, думая как же вытащить его из беды. Она так отвыкла от этого, это разозлило ее, и она даже открыла рот, чтобы сказать ему, что...
- Прости, - что-то произошло за эту десятую секунды между тем, когда она собралась сказать одно, а сказала совсем другое. И тем не менее, машинально она все-таки взяла у него ампулу, аккуратно сжала ее в ладони, прислонив ту к груди. - Прости меня, - уже почти шепотом повторила Мариан, чувствуя, что голос срывается.
Эбботт, продолжая прижимать к себе руку с ампулой, развернулась и прошла в другую часть ее не самого маленького кабинета, где стоял небольшой диван, вестимо, для посетителей, а рядом висело зеркало. Прошла - прямо по разлетевшимся из папки листам, повернувшись спиной к Фихте, и села на край дивана. И как только она это сделала, она почувствовала, что плач, так долго сдерживаемый, рвется наружу. Мариан поднесла другую, свободную ладонь к губам, всхипнув как можно тише и попытавшись стереть пальцами слезы со щек, отчего они почему-то потекли еще сильнее. Это было не в ее правилах: показывать свои слезы, свою слабость перед кем бы то ни было, но ведь раньше она позволяла себе быть собой перед Фостером, поэтому что в этом страшного? Куда страшнее были причины ее слез: его возвращение, то, что он все-таки здесь, то, что она не может все ему объяснить, и то, что жизнь за этот проклятый год так изломала их - внутри ли, снаружи ли - переделав во что-то другое, оправдав ее страхи. И это самое зелье, ампула с которым сейчас лежала в ее руке, только подтверждало это еще раз, и, может быть, это Фихте и хотел сказать ей, но...
Но скорее всего он пришел к ней сегодня просто потому, что не знал к кому пойти. С коллегами дружба дружбой, но МакМэй вряд ли был готов напоить вымокшего под ливнем друга сваренным бульоном. Настоящую заботу - любую, от мелкого до самого крупного - всегда о нем проявляла лишь Мариан, и он знал, что ей может рассказать, что угодно, и она всегда поможет. Так могло бы быть и сегодня, но видит Мерлин, в эту минуту ее внутреннее равновесие слишком жестоко разодрано, чтобы она захотела взять себя в руки. Было в этих слезах облегчение, как будто вместе с ними капало и высыхало все выстраданное ею за последние времена.

 Отправлено: 26.09.11 07:27. Заголовок: В госпитале никто и ..

В госпитале никто и не думал плакать о Фостере. К нему приходили здоровые, цветущие мужчины и женщины, которые делали скорбные лица лишь у двери его палаты. И тогда он думал, что уже в коридоре начинается прекрасная жизнь, в которой все хорошо и нет постоянных смертей и исчезновений. Но, выйдя оттуда, понимал, что жестоко ошибался: просто у всех этих людей были свои причины быть цветущими. Каждый из посетителей, сравнивая свою жизнь с его, находил в своей что-то такое, что заставляло его улыбаться. Жизни Фостера не завидовал никто. А ему казалось, что у тех, кто снаружи, хорошо все - и небо над головой голубое, и трава под ногами зеленая, и изображение черепа с выползающей из него змеей теперь осталось лишь в истории.
А, оказывается, все только начиналось. Но никто не хотел при нем плакать, и лишь Мариан, не сдержавшись, сейчас ревела перед ним, как последняя девчонка.
- Мариан, что с тобой? Это не слезоточивый газ, - ядовито заметил он. - А даже если бы был он то пузырек надежно запечатан.
Фостер опирался на стол, скрестив руки на груди, и внимательно изучал скульптурный портрет ревущей в углу красавицы. Ему не хотелось броситься к ней и успокоить, не хотелось самому упасть на колени, целовать ее руки и просить прощения, но и отвращения ее слезы тоже не вызывали. Он лишь наблюдал за Мариан - всегда такой твердой, разумной и успешной, - и начинал понимать, почему же он до сих пор здесь. Почему он не умер там, тогда, в подвале, хотя мог бы - условия его шестизвездочной гостиницы всячески этому способствовали. Почему он не погиб тогда, когда погибли три его товарища. Почему он до сих пор сражается со своей зависимостью, хотя она уже давно могла бы забрать его разум и превратить Фостера в ходячий труп.
Он всегда возвращался к Мариан, потому что она думала, что он никогда не вернется. Он будто бы играл с ней в игру: угадай, откуда выберется Фостер Фихте следующий раз. И откуда бы ему не приходилось выбираться: из пожирательского плена или собственного отвращения к себе, он всегда с этим справлялся. Потому что Мариан каждый раз все больше теряла надежду на то, что он когда-нибудь придет ней, и все тверже ее рука вычеркивала его имя из своего "белого списка". Но Фихте не устраивало это, и он раз за разом приходил. Поэтому он пришел и сегодня. А вовсе не потому, что хотел прочитать Мариан нотацию о вреде игнорирования лежащих в Мунго давних знакомых.
Фостеру всегда было кому язвить, но только с Мариан за столь долгие годы он достиг совершенства в общении. Он не знал, на одной ли они стороне: нет, разумеется, в деле политики они всегда играли заодно, но в той странной сфере, которую Фостер как бы не силился понять, не мог - в сфере человеческих отношений, - они не были ни друзьями, ни врагами. Они не могли даже общаться, как старые любовники, потому что тогда пришлось бы признать, что между ними все-таки что-то было. Поэтому Мариан и была столь привлекательным объектом для издевательств, а вовсе не потому, что она могла на них превосходно ответить. Это умение пришло к ней с возрастом, а Фостер с самого начала почуял, что она будет значить для него очень много.
Поэтому он возвращался, всегда, при любых условиях. Как бумеранг - его даже не обязательно было запускать, чтобы он прилетел обратно. Он всегда будет рядом, даже если его не будут об этом просить. Потому что Фостеру Фихте нравится возвращаться туда, где его не ждут - не потому, что не любят, а потому что просто не верят. Иногда не верят даже в его существование.
Конечно, он ее простит. Если он ее не простит, то как он сможет вернуться?

 Отправлено: 26.09.11 17:31. Заголовок: Возьми мое плечо, ру..

Возьми мое плечо, рукой укройся. Не думай больше ни о чем, не бойся. Все будет хорошо, успокойся.

Если бы только он подошел, хотя бы присел рядом, коснулся плеча, руки – она бы скорее всего разрыдалась уже в голос, но ей стало бы много легче. Не от того, что скопившиеся переживания наконец-то «вышли» со слезами, перестав постоянно скакать по ее мыслям, а от того, что она смогла бы сделать то, что первые полгода представляла себе, а потом еще полгода видела в повторяющихся снах. Но баста, Мариан! На все вопросы у тебя снова есть ответы.
Она хотела бы рассказать ему, что ждала сегодняшнего дня больше, чем чего-либо за последние полтора года. Объяснить, что и МакМэй, и Грюм, и кто бы то ни было никогда не ждали его так, как она, что они – в ее глазах почти сразу - отказались признать шанс, который был у Фихте на выживание. Ей хотелось обнять его и говорить, говорить, говорить сквозь слезы о том, как каждый считал своим долгом объяснить ей, что его больше нет, и как она не верила этому до самого последнего дня, до годовщины, а потом... это неважно, ведь он вернулся к ней, и та фраза на пергаменте оказалась неправдой. Она могла бы прямо сейчас отправиться домой, чтобы достать ее из ящика и сжечь. «Как же ты не понимаешь, что каждый день этого года был для меня словно бесконечный марафон, где вместо передышки из меня постоянно тянули жилы?» - могла бы она спросить его в эту минуту в таком вдохновенном порыве, что что-то непременно бы содрогнулось в нем. И, возможно, это что-то бы изменило. Но она не сделала этого.
Эбботт вытирала слезы одной рукой и никак не могла понять, почему ей так неудобно это делать. И тут она вспомнила: ампула, она все еще держала ее в руке. Все встало на свои места. Они вернулись к тому, с чего начали много лет назад, когда двадцатилетняя светловолосая девушка-аврор поняла, что, кажется, для нее синдром заботы о Фостере Фихте – это навсегда.
- Извини, - сказала она, сделав глубокий вдох, чтобы перестать всхлипывать, и повернулась к нему, как-то слишком стремительно принявшись разглядывать пузырек и жидкость в нем. – Нужен хороший специалист по зельям. Тот, кто умеет хранить тайны и кто согласится мне помочь. Я знаю одного и думаю, ты знаком с ним тоже, - она взглянула на Фостера. Он смотрел на нее. – И извини за... это, - Эбботт чуть улыбнулась,чувствуя, что глаза все еще на мокром месте. – Я понимаю, тебе нужна моя помощь, и я с радостью помогу тебе, Фостер, - кажется, последнее «с радостью» было лишним.
Ну что он так смотрит на нее? Что? Она ведь всего лишь как обычно поняла все, что должна была, и приняла его правила. Она поняла его как понимала всегда. «Друзья» – значит «друзья».
Да только вот друзьями в нормальном смысле этого слова они, наверное, никогда не были. Просто не было такого слово в языке, которое могло бы объяснить, что есть друг для друга Фостер Фихте и Мариан Эбботт. Во всяком случае, Мариан точно сказала бы, что одного слова для них недостаточно... было?

 Отправлено: 21.10.12 17:12. Заголовок: Надо запомнить на вс..

Надо запомнить на всегда, записать и передать потомкам - какой бы сильной и самостоятельной не была женщина, тебе придется терпеть ее слезы, если она решит, что она твоя. Даже если сама она из-за своей силы и самостоятельности никогда в этом не признается. Даже если тебе хотелось этого двадцать лет, а теперь уже ни к чему, потому что тебе расхотелось что-либо хотеть. Впрочем, в этом виноваты не прошедшие годы, а то, что ты решил употребить их на такую ерунду, как попадание в плен, выбирание оттуда и последующую реабилитацию, которая, что бы там ты не говорил людям, тебе очень нужна. У всех, в общем-то, свои тайны: Мариан не говорит тебе, что давно уже назначила тебя своим мужчиной, а ты не говоришь ей, что тебе на самом деле плохо. Все, как в обычных английских семьях, только наоборот.
Проблема Фостера была не в наркотиках и не в тех пытках, через которые ему пришлось пройти в плену. У него не было травматического синдрома, он не мечтал превратиться в дракона и пережарить всех Пожирателей. Его не тянуло мстить, не тянуло самоутверждаться, возвращать контроль над собой тоже не хотелось, потому что недостатком самолюбия и самоуверенности Фостер никогда не страдал. Его главной проблемой был он сам, но столкнулся он с этой проблемой только тогда, в подвале, когда остался с собой наедине. До этого его внутреннего Фихте, наглого, бесцеремонного, чертовски уязвимого, глушили другие голоса, среди которых он выглядел хоть и сволочным, но психически здоровым человеком. Сейчас, после плена, этот Фихте не хочет уходить обратно, он прорывается сквозь все слои и лезет наружу, цепляясь за всех, кто только может его оттуда вытащить.
И в этот раз он углядел Мариан - женщину, на которой эгоизм Фихте оттачивался все эти долгие годы. Она раз за разом колола его по больному, и он учился, отражать эти атаки; она раз за разом через силу признавала, что он ей нужен, что она без него не может - и он воспринимал это на свой счет. Она растила и лелеяла его самолюбие, и теперь оно изо всех сил цеплялось за нее. Поэтому Фостер и пришел сегодня сюда. Он не хотел ничего доказать Мариан, он хотел, чтобы она доказала ему - доказала вновь, что она без него не может.
- С чего ты решила, что мне нужна помощь? - Фыркнул он. - Мне не нужна помощь. Если ты не заметила, я всегда прекрасно лажу с тем, чего другие боятся, как огня, потому что думают, что это может разрушить их жизнь.
И это было не столько о его вредных привычках, сколько об одной, самой вредной - той, что сейчас смотрела на него заплаканными глазами.
- И у меня есть несколько причин этого не делать. Первая - я не хочу. Надеюсь, пока я отсутствовал, у нас в Британии еще не отменили право не хотеть? И вторая - я не хочу, чтобы у меня был рецепт противоядия. Иначе когда они запустят эту штуку в массы, мне придется делиться, и все вскроется. А так я хотя бы буду думать, что разгадать эту загадку мне не по зубам.
Едва Пожиратели применят свою формулу (если они вообще когда-нибудь ее применят, если Фостер не стащил единственный образец), он не сможет не поделиться противоядием, если оно у него будет - он просто не потерпит, чтобы страдали невинные люди - не кто-то конкретный, а просто "люди" в том смысле, в каком используют это слово христианские проповедники, которые говорят о том, что люди грешны. Но тогда все узнают, как долго он хранил эту формулу у себя, узнают, зачем она была ему нужна - и тогда прощай все, что у него есть. Ну, не все, но то, что составляет основу его жизни и не читает ему нотации.
- Впрочем, если ты хочешь мне помочь, то можешь оказать мне одну услугу. Отдай мне ампулу и забудь про всю мою историю. Я вижу, тебе и впрямь лучше будет полагать, что все это время я прохлаждался в дорогом отеле, тогда я хотя бы буду избавлен от твоей жалости ко мне, Мариан.
Фостер будто подводил ее к этому: ты жалеешь меня, Мариан, ты должна меня жалеть. Любая женщина на твоем месте испытала бы только жалость. Вот только мне не нужна твоя жалость, и помощь не нужна, мне не нужно ничего, кроме осознания того, что я тебе нужен. Фихте хотел знать, что без него не могут, хотел истерик и слез, чтобы это понять, но не хотел быть ничего должным. Он вообще терпеть не мог быть что-нибудь должным, пусть и за такую великую услугу, как быть нужным.