Отправлено: 12.03.11 17:22. Заголовок: [черта]

ночь с 24 на 25 декабря

Черта
Нарисована мелом...
Ее не видно на белом,
За нею дверь в никуда. ©

Посвящается Морвен и Джереми^^

 Отправлено: 12.03.11 23:26. Заголовок: Темно. Было темно и ..

Темно. Было темно и сыро, а руки какими-то неведомыми силами – назад – тянуло, ломало, выматывало, будто кто-то тащил ее, а она сопротивлялась. В голове все шептало – стой. Остановись, перестань, не дергайся. Но она рвалась и не давалась, потому что даже сейчас, когда руки ее были словно не ее собственными, а ноги не слушались и вяло трепыхались в попытке сбежать, она не могла не бороться. Кто-то другой затих бы, а она не могла – это было не в ее вкусе.
Наконец ее победили. Она поняла это как-то сразу, на подсознательном уровне, и обмякла в чьих-то безжалостных руках, так крепко сжавших ее локти, покоренная, но не сломленная. Ее толкнули в спину, она снова поняла это, не почувствовав, и заставили идти вперед, туда, где на сумрачных небесах вырастал могучий треугольник. Это была треугольная башня, но небо было как будто повернуто к ее вершине под углом, и в зеркальных облаках отражался четкий, без единой зазубринки купол этого обиталища забвения. Азкабана.
Она тоже поняла это сразу, беспроглядной глубиной души и сознания. Потому что думала об этом весь вчерашний вечер. Потому что ждала этого три месяца.
На пути вырастали черно-белые, звенящие своей яркостью и контрастностью лица, знакомые до боли в глазах. Впрочем, здесь боли почему-то не было – как и эмоций – они все понимались, но не ощущались, вот что странно. Джереми. Сестра. Бабушка. Неожиданно – какой-то парень в костюме официанта. Мужчина в полосатой пижаме и тапочках, ее враг, каким она запомнила его в последний миг его жизни. Мать, отец. Эти лица не вызывали недоумения, они просто присутствовали, ничего не говоря, и это не пугало ее – были ли они мертвы или живы в данный момент. Это было сейчас неважно. Ее провожали, как в последний путь, и они все были здесь – кто-то улыбался, кто-то смеялся, кто-то угрюмо молчал, кто-то украдкой заботливо заглядывал в глаза. Тени, знакомые, незнакомые, важные, неважные. Кого-то не хватало, она это чувствовала. И в последний миг это лицо возникло.
Морвен.
Эта девушка не хотела никому зла, ничуть. Она просто боялась. И ничего не знала. Вернее, знала, - слишком много, чтобы не бояться, и слишком мало, чтобы понимать. Она испугалась за своего друга и вчера сломала жизнь двум людям, нашедшим свое счастье. Только и всего. Ее не стоило винить за это – очень часто мы, не до конца разобравшись в вещах, начинаем рубить сплеча. И больно от этого не нам, увы, хотя совесть иногда тоже дай бог как мучает, а тем, кто неоправданно и безвинно попадает под эффект «секир-башка». Хельга вообще отвыкла кого-либо винить. Потому что у каждого есть повод, и в большинстве случаев этот повод до слез логичен.
Руки, вывернутые за спину, не позволяют ей разогнуться, однако она поднимает глаза и встречается взглядом с Тард. Знакомые глаза снова, как и вчера вечером, буравят ее укоризненно и презрительно, заставляя Хельгу вновь захлебываться в отвратительной ненависти к собственным грехам. Она уже ничего не говорит, но слова четко-четко выжжены, каленым железом, на подкорке памяти Хоррор. Она знает. Знает все.
Нет, ничего она не знает, ничего, просто насквозь, пустой лист - все ее знания! Она бы знала, если бы когда-нибудь чувствовала такое. Все эти слезы по ночам на первых курсах учебы, этот дьяволов туннель без конца, без края, без единой точки света, это единственное желание – не сойти с ума от навязчивой, пьянящей мысли... Она не знает, как победное опьянение сменилось отчаянием и ужасом в первые же секунды торжества. Она не знает, но презирает. Будто у нее есть на это право...
- Он убийца! Он был убийцей! – кричит она непроизвольно, зажмурив глаза, так же исступленно, как вчера шептала эти слова еле слышно себе под нос и чувствовала, как, неуслышанные, они стекают из уголков рта, словно кровавыми струйками, и бессильно падают на стол. И внезапно понимает, что она молчит, что не издает ни единого звука. Она открывает глаза и... господи! - видит прямо рядом со своим лицом огромную раззявленную пасть – без зубов, без языка, полную тянущей пустоты – воронку с одним-единственным сосательным рефлексом, огромную и всепоглощающую... От этой жуткой пасти веет смертью, кошмар вовлекает ее в себя, как осьминог, своими жадными щупальцами, она пытается крикнуть, хоть прохрипеть заветные два слова, чтобы выпустить сияющего зверя и прогнать это чертово порождения ада, но губы молчат, и из горла рвется лишь свист... Кошмарные губы все ближе и ближе, и – или ей кажется от безумного, рвущего жилы ужаса? – что все яркие, раньше такие родные и милые лица расплываются в безумных оскалах усмешек?! Ветер несется в воронку пасти прямо перед глазами, и Хельга чувствует, как будто все ее лицо, растянутое, как на плохой пленке, втягивает по молекулам в это жадное горло...
И глотка наконец-то кричит, да только вот поздно...

Крик отражается от зеркального неба с его роковым, почти Бермудским треугольником, и лица пропадают, оставляя не месте только темно-серые стены с узорными обоями и лихорадочное дыхание.

 Отправлено: 13.03.11 17:05. Заголовок: Я снова на рубеже. Я..

Я снова на рубеже. Я снова во власти страха и кошмара. Сегодня рождество, а я не хочу праздника. Потому что я не хочу, чтобы Господь Бог знал о том, какие мысли сейчас роятся в моей голове.
Боже. Я не молюсь, это просто автоматически выброшенное с губ слово, привычка. Не поминай всуе, да, конечно, но, по-моему, этот грех слишком мал по сравнению с остальными моими грехами, и я могу его себе позволить. Боже, господи. Господи.
Я встаю с постели – смятая простыня, наволочка рваная – четыре маленькие круглые дырки, вечером их не было. Наверное, это я сейчас вцепилась в нее пальцами. Никто не слышал как я орала. Слава богу. Тем лучше для всех – и для меня.
Я босая, а ноги не чувствуют холода. Обычно по полу вьется лента сквозняка, она и сейчас есть, но я ничего не чувствую. Я просто боюсь. Странное чувство, почти что новое и неизведанное. Я хожу по комнате взад-вперед, то подхожу к окну, то снова к двери, и по новой. Я никогда еще не пробовала так вот успокаиваться: мельтеша из стороны в сторону. Оказывается, это помогает. Я всегда думала, что это только мешает сосредоточиться на выходе из ситуации. Нет ведь, оказывается.
Морвен... все знает. Допустим, она расскажет только Джереми – да и то, если я его «не оставлю в покое». А если она сообщит властям? Тогда – Азкабан, тюрьма, загубленная жизнь? Нет, ни за что. Я не хочу. Восемнадцать лет – это не тот возраст, когда хотят прервать жизнь навсегда – пусть даже не в физическом состоянии, а лишь в... общем.
Свидетелей убирают, да?
Холодок вьется по спине от этой резкой, как прострелившей все тело и сознание мысли. Убирают. Как будто убрать – это всего лишь некая легкая проблемка, которую легко выполнить. Убрать. Убить. Действительно – что сложного?
Что сложного?!
Грубость моей мысли поражает меня. Сухость, грубость, холодность. Я чувствую себя патологоанатомом, который собирается расчленять хладный труп, чтобы проверить, что у него внутри, и спокойно засучивает рукава своего белоснежного халата. Я чувствую себя многоопытным киллером, которые снова идет на дело, и останавливается лишь для того, чтобы выбрать стиль работы на сегодня...
Только не становиться такой. Да, я холодная и жестокая тварь, которая не задумывается о чужих мыслях, - да-да, мои недоброжелатели и сплетники, ничего нового вы обо мне не расскажете, я все о себе знаю и сама. Но убийство не ради мести, а ради спасения собственной шкуры – это не для меня, это не должно стать делом моих рук...
Но в этот момент в спину стреляет исподтишка уродливой насмешкой: не должно, но может. Твои мысли слишком близки к этому, чтобы ты могла так просто отбросить их прочь. Потому что для тебя убийство – уже как-то просто. С каждым разом это все проще и проще. Снова и снова вонзая зеленые ножи в чужие кричащие души, ты понимаешь, насколько это легко. Сначала это страшно, сначала самому больно от этого. А потом страх уходит прочь, оставляя лишь пустое забвение.
Сначала человек убивает что-то в себе. А потом он начинает убивать людей.
Опрометчивый поступок, Морвен. Это был самый опрометчивый поступок в твоей жизни. А за ошибки иногда приходится платить.
Раздумья недолги. Снова заснуть? Снова видеть кошмары, в которых ее душу забирают дементоры? Она больше не выдержит. Она больше не сможет. Сейчас – последний шанс от всего этого спастись.
Хельга быстро одевается, запахивает мантию, надевает черный капюшон. Она не будет спускаться вниз, она аппарирует. Если двадцать первого сентября сестра и бабушка знать обо всем могли, то теперь – нет. Ведь это уже не месть. Это хуже. Это будет просто убийство.
Хлопок в ночи, тихий, отчетливый лишь там, где сгущается пустота на месте, в котором олицетворением жестокого отчаяния только что стояла прямая черная фигура.

 Отправлено: 13.03.11 22:57. Заголовок: Хлопок в эту секунду..

Хлопок в эту секунду слышался и в Гринвиче, на окраине Лондона - чуть дальше от дома Хельги. Она вообще поняла, что живет, окруженная кучей людей, с которыми ее не самым приятным образом связала жизнь. Джозеф Уоллас тоже, как выяснилось, жил недалеко от нее. Жил и отравлял ее жизнь своим в ней присутствием – в прошлом ли, в настоящем ли. А потом перестал. Жить. Но он и тогда не перестал отравлять ей жизнь, чертова тварь, рожденная мучить даже после смерти.
Впрочем, нет. Это самое простое – обвинить во всем не себя, а иных людей. Да, он мерзавец, тварь, самая последняя тварь, но он сейчас уже горит в аду, и Хельга сама избрала такой путь – и для него, и для себя. Такое пустое дело – месть... Теперь расплата велика. Чересчур велика... Расплата молодостью и жизнью – похоже, только такая цена приемлема для небес, которые напыщенно величают себя милосердными, а на самом деле лишь смеются над наивными смертными, надеющимися на пощаду. Где она – эта пощада? Покажите мне ее. Или на небесах тоже есть свои любимчики?
Она стоит перед домом Морвен черной, ломаной статуей, четко вычерченной на фоне светлых досок. Прямая спина, темный силуэт. В кулаке до боли сжата палочка. Она чувствует себя всего лишь Пожирателем Смерти, явившимся сюда вершить свое отвратительное правосудие. Наверное, все так и подумают – грязнокровка подверглась нападению. В таком ажиотаже на этой почве никто и не подумает проверять какие-то особые черты убийства... Мысли уже больше не путаются, остается только четкость и ясность сознания, она даже не боится, как в прошлый раз, когда каждая мелькнувшая тень бросала ее в дрожь и холодный пот. Четко выверенные шаги, сапоги без каблуков не издают ни единого звука. Она идет вперед по выложенной плиткой тропинке. Она уже ходила здесь. Она ведь была подругой своей будущей жертвы.
Жертвы.
Какое непривычное слово – жертва... Нет, сегодня все определенно по-другому, как-то не так, неправильно. Тень останавливается, ее ломаный силуэт замирает возле крыльца. Сейчас она зайдет в дом... она знает, где у Морвен спальня – а может быть, она тоже не спит после вчерашнего? Она зайдет, она не постучится, просто откроет дверь, молча поднимется в спальню, не шелохнув ни половицы. Тихое дыхание, как у ребенка, умиротворенное лицо – вот как могла бы спать Хельга, - невинно, просто, по-детски, без кошмаров, без гнетущей пустоты в зрении сквозь веки... Могла бы, но никогда уже не будет – ни через два года, ни через десять, ни через полвека, когда все прошлое забудется и превратится в дым. Еле слышный, но четкий шепот – зеленый свет на мгновение осветит комнату и погаснет, просто дыхание прекратится. Волосы все так же будут проводками рассыпаны по подушке, это тело все так же будет распластано на постели, и только эти глаза уже никогда не распахнутся, они будут вечно видеть свои невинные сны.
И вот теперь по коже наконец-то идет дрожь. Электрические разряды – везде, по всему телу, резкие, опасные, заставляющие тело ёжиться, а дыхание – сбиваться. Это недостойно, это низко, подло, мерзко, отвратительно, бесчестно. Она ни в чем не виновата, эта Морвен. Из-за этого людей не убивают. Она должна жить, вне зависимости от того, что она сделает Хоррор. Да, она сломала ее хрупкое, едва выкристаллизованное счастье. Пусть она старше Хельги примерно на года два, Хоррор сейчас чувствовала себя старше едва ли не в два раза. Умудренная горьким опытом. С рассеченной в клочья душой. Полная неизлечимой жестокости и цинизма... Электрические разряды, вновь – да, эта девушка обязана быть живой и счастливой. Ее глаза должны вновь раскрыться утром в Рождество и увидеть этот мир, эту зиму за окном, это солнечное утро. Она должна вновь почувствовать рябь воздуха на холоде, она должна выйти во двор, промочить ноги, взять в ладонь холодный ком снега и почувствовать на коже его ледяное прикосновение... Она должна. И она никогда не должна – не смеет – быть одинокой, опустошенной, она не смеет страдать, она не должна рыдать – только по пустякам, по глупым, наивным пустякам – она не должна чувствовать боль, она не должна. Она не имеет на это права теперь.
Потому что только что ради этих мгновений безудержного и простого счастья Хельга отдала свое.
Тень поворачивается, пальцы едва слышно щелкают, и черная статуя превращается в сгусток дыма, а потом и вовсе пропадает.

Бери. Мне не жалко.

 Отправлено: 13.03.11 23:31. Заголовок: Уже утро, наверное. ..

Уже утро, наверное. Сереет горизонт, медленно, но сереет. Я еще не ложилась. Я бы все равно не заснула. Может быть, завтра кошмары уйдут, но сегодня они бы продолжали висеть надо мной, как купол какого-то насмешливого зла. Я сижу за письменным столом, в моих руках перо, а передо мной – пергамент, исписанный строчками, ровными, как и весь мой почерк, как обычно. Он сухой, совершенно. Мокрый от слез – тот, что, скомканный, лежит у меня под столом. Я выброшу его, но когда встану, а лучше сожгу. Я не сентиментальная дура, чтобы потом разворачивать его и лить слезы над ним о прошедшем счастье. Сейчас я плакала не от сентиментальности, увы.
Я замечаю, что я стала часто плакать. Причем все эти слезы не напрасные. Страшно как-то это все. Наверное, скоро вытечет все и ничего больше не останется. Только холодный взгляд и цинизм внутри зрачков, кристаллизованный.
В перерывах между этими идиотскими наплывами рыданий я успела написать две записки. Сухих и лаконичных. Впрочем, я не лирик, я другие писать не умею. Одну Джереми, другую Морвен. Сейчас я переписываю их на чистовик, чтобы ни он, ни она не увидели на полученных ими письмах ровных мокрых пятен.

Джереми!
Надеюсь, тебе хорошо там, в Индии. Я не писала тебе, прости. У меня было множество забот, и все их я перечислять не буду. Не в этом письме, да и больше никогда.
Я должна сообщить тебе одну новость. Она неприятная. Только не злись на меня, пожалуйста. Мы не можем быть вместе. Я не стану объяснять, почему. Прости. Просто нам нельзя. Мне нельзя.
Я не буду сейчас писать глупых фраз вроде «мне больно об этом говорить» или что-то в таком духе. Также я не буду отвечать на твои письма, даже ели ты вдруг решишь написать мне. Да, я чувствую себя последней сволочью. Но я не могу по-другому. В конце концов, ты не все знаешь обо мне. Я такая и есть, по сути. Но посыпать голову пеплом я тоже не буду в этом письме.
Мы больше никогда не встретимся. Удачи тебе во всем, Джереми. Я желаю тебе только счастья. Со мной ты счастлив не будешь. Я тебя не стою. Поэтому прощай.
Хельга.

Морвен.
Я написала Джереми письмо, он получит его завтра-послезавтра. Мы больше никогда не будем встречаться. Я больше никогда не сунусь к нему и не очерню его жизни своим отвратительным прошлым. Еще раз прости за то, что так получилось.
Надеюсь, вы оба будете счастливы.
Хельга.

Сегодня я схожу на почту и возьму там двух сов – они быстрые, наученные, Морвен получит письмо уже сегодня днем, Джереми – в своей Индии через пару дней. Придется заплатить, ведь у меня никогда не было своей совы. У меня все животные погибают, вот горькая ирония.
Видно, не хотят жить с мертвым человеком.
Я не мертва, нет, физически – я дышу, мой организм исправен, и я здорова. Но, наверное, мало кто еще чувствовал себя таким мертвым. Мертвые не чувствуют, а живые надеются. Мне кажется, у меня не осталось уже надежды. Такое чувство, что Судьба стоит у меня на пути, и на каждый шаг влево или вправо двигается вместе со мной, заслоняя мне дорогу. Почему это антропоморфное существо так страстно увлекается мной? Возможно, ему нравятся голубоглазые блондинки?
Я сижу за столом, в моих руках два письма, на них мои подписи и печати. Я сижу за столом, за окном все светлеет и светлеет небо, все приближается рассвет. В голове только горькая ирония и циничная путаница мыслей и шуток. Я сижу за столом.
Сегодня я умерла, оставшись жить.
Каково это – спросят любопытные и непонятливые одновременно?

Вам и не снилось.