Отправлено: 27.04.11 03:15. Заголовок: [oh, whatever]

цитата:

Проблем, на самом деле, нет. Их придумывает сам человек, чтобы ему было на что жаловаться. Люди вообще любят плакаться другим, какие бы они сильные не были. Просто некоторые от этого получают эстетическое удовольствие — таких моя мама называет «актрисульками». Пишут громадные трактаты о том, как все ужасно и жизнь полнейшее говно, а потом идут на кухню и зажирают свое так называемое «горе» толстым куском буженинки. - Вы остановились в развитии. Вы не эволюционируете! Владимир Путин согласно кивает головой из телевизора.

okay, все мое не мое, посвящаю все тем же и палеозойским амфибиям.

 Отправлено: 27.04.11 03:16. Заголовок: I. Мы неплохо ладим..

I.
Мы неплохо ладим с Гарайи. Это если исключить те моменты, когда мне хочется взять топор и отрубить ей голову. Подобное происходит в трех случаях из четырех, но, в общем, повторюсь, мы неплохо ладим. В своем деле она собаку съела, и именно поэтому, наверное, вот уже двадцать лет я не «изменяю» ей с другими адвокатами.
- Ты меня достала, - обычно говорит она и взмахивает руками, стоит только моей фигуре нарисоваться в дверном проеме её кабинета. А я, по старой доброй традиции напоминаю: “я твой постоянный клиент, и я исправно пополняю твой счет в банке, так что…” Всякому человеку, так или иначе замешанному в денежных проволочках, необходим надежный юридический тыл. И ни для кого уже не секрет, что возвращаясь из Нового Света в Старый, первым делом я направляюсь вовсе не проведать приятелей юности своей и пропустить с ними по чашечке кофе в каком-нибудь уютном ресторане. Нет, первым делом я направляюсь к своему адвокату. К Гарайи. Потому что я доверила ей самое важное, что у меня имеется после детей – свои права и свое имя. И я знаю, что они надежно хранятся у неё под ладонью в толстой папке с железными скрепами. Дизраэли, наверное, даже и не догадывается, что без неё я как без рук. А, может быть, и знает о моей прямой зависимости от неё, а потому, после лирических отступлений, деловым тоном интересуется, с кем в этот раз будем судиться. Всё по тому же обыкновению, моими оппонентами в зале суда являются: мои мужья, их родственники, конкуренты по бизнесу, чью репутацию мне хочется измарать в грязи или попросту устранить со своего накатанного пути. Мои обезьянки шустро бегают и собирают по сусекам возможные поводы для разбирательств, а посему к Гарайи я прихожу не с пустыми руками.
- Любопытный тип, - обычно говорит Гарайи, пролистывая бумаги.
- В Нью-Йорке его на дух не переносят.
- Жаль.
- Ты бы его видела! Толстущий. Напоминает младенца, который вырвался из-под опеки, раздулся в размерах и почти превратился во взрослого мужчину.
- Лайле бы понравился.
Потом мы разрабатываем стратегию отношений с моими оппонентами, и Гарайи вволю командует: “ты скажешь то, затем се. Этого не говори, я сама скажу”. И все в таком духе. За исключением редких случаев, наше взаимовыгодное сотрудничество приносит свои благодатные плоды, и мы вместе приходим к успеху. Стараниями Гарайи я превращаюсь в непобедимого магната и практического железного лидера в своей сфере деятельности, а моими стараниями Гарайи превращается в Америке в светило, при виде которого все просто дрожали от страха в залах заседаний.
Все-таки, приятно, что есть вещи, которые с годами совершенно не подвержены изменениям. Год за годом нам приходится разыгрывать одну и ту же картину, и, в целом, это даже не надоедает. Но сегодня все гораздо прозаичнее. В этот раз я приперлась к Гарайи с твердым намерением составить завещание.

II.
- Твою мать, - хрипит Дизраэли, отбрасывая перьевую ручку в сторону. – Тебе лавры Молли Уизли не дают покоя?
Я отрываюсь от разглядывания всевозможных дипломов и почетных грамот в рамочках с золотых тиснением, развешанных на стенах в кабинете, поворачиваю свое лицо к восседающей за столом Гарайи и с коварной улыбочкой невинно щебечу:
- Подожди, это я еще родных не перечислила…
Щеки Гарайи наливаются подозрительной багровой краской – плохой знак, в самую пору искать укрытие от готовой пронестись бури. Она и так уже около часа конспектирует мое благосостояние, а это, прямо скажем, трудная задача. Я и уже давно сбилась со счета, сколько у меня чего разбросано на две страны, а потому Гарайи приходилось делать внезапные поправки в уже написанном, когда я вспоминала что-то еще. Она от меня и мокрого места не оставит, и никакие писки про “я твоя дойная корова” не помогут спастись от безжалостного убийства.
- Спокойно, я пошутила. Пятеро. Из них только двое – моя непосредственная заслуга.
От всех этих слов мне стало и гадко, и хорошо – впрочем, это мое почти всегдашнее состояние. В некоторых моментах я и правда бездушный Цербер, готовый пойти по чужим головам навстречу золотому мешку. В молодости мне часто приходилось слышать отрывки фраз, вроде “психопатка” и “пора лечиться”, и кое в чем я действительно могу согласиться. Я действительно ненормальная. Ненормальная мамаша. Больная на всю голову. И, неловко оправдываясь перед Гарайи “остальные трое не мои”, мне хочется надавать себе звонких пощечин. Может быть, они мне и неродные, но они всегда будут “моими” детьми. По крайней мере, так считаю. На том, как говаривал Мартин Лютер, и буду стоять.
Старший – Илай – достался мне в наследство от первого брака. Родители выдали меня замуж за вдовца, у которого на руках был шестилетний ребенок. Первый год мальчишка почему-то принципиально видел во мне жестокую мачеху из сказок и наотрез отказывался выходить на контакт, хоть я и делала все возможное, пытаясь завоевать его расположение. Обидно было. Серьезно обидно. Ситуацию усугубило рождение Теодора – как и полагается по сказкам, Илай возомнил, что теперь он точно никому будет не нужен, раз появился еще один ребенок в семье. Сколько мне пришлось усилий приложить, чтобы выровнять ситуацию, сколько денег и сколько нервов потратить – одному лишь Мерлину известно. Но сучки и задоринки все еще оставались. Окончательно нас примирило сознание, что друг без друга нам не протянуть. Нас снесло и раздавило лавиной сообщение о смерти мужа и отца. Мы нуждались с Илаем друг в друге, мы нуждались в поддержке – и кто еще её сможет дать, кроме нас самих.
Мой первый муж был гением. Чудак, он вечно что-то чинил в своей пристройке возле дома и постоянно что-то взрывал, экспериментируя со своими новыми изобретениями. Он был Творцом с большой буквы и творил поистине удивительные вещи. Мне было легко дышать в его занятном мире, мне было просто легко. Лица у него было не видать в густой кудрявой бороде, но глаза были замечательные. Темно-зеленые. Изумруды, а не глаза. И улыбка у него была грандиозная. В общем, стоило выходить за него замуж, чтобы каждый день любоваться на него и наполнять им свою никчемную жизнь. А после его смерти я долго не могла отделаться от чувства, что при живых родителях осиротела, такие дела, да. Илая я бросить не могла. Не могла, и все тут. Притязать на него все равно было некому.
В двадцать шесть у меня насчитывалось два сына. В двадцать восемь – трое. Судьба у меня, видимо, прописана такая – ставить штамп в паспорте с мужиками, у которых уже имелся опыт в продолжении рода (так это, кажется, называется в аристократических кругах). Знать не знаю, что он там сделал со своей зазнобой, и, если честно, знать не хочу. Но факт остается фактом: у меня появился второй по счету пасынок – Орион. Когда я связала себя узами брака с его отцом и переехала в Америку вместе со своими цыплятами, Орион был совсем еще в бессознательном возрасте. Так что он быстро примирился с моим присутствием в доме и особых возражений не выказывал о статусе мамаши.
Когда мне стукнуло двадцать девять, мой второй муж исчез. Де-юре: он умер. Признания этого мы добились вместе с Гарайи, чтобы я смогла спокойно дальше заниматься своими делами и заключать новые браки, если на таковые мне стукнет неожиданно. Де-факто: понятия не имею, в каких материях этот сукин сын затерялся и в каком астрале он сейчас плавает. Этот козел держал сеть гламурных магазинов по продаже часов по всему Нью-Йорку и на досуге занимался разработками новых механизмов. Однажды он мне, рисуясь, повесил на запястье занимательные часики с не менее занимательным секретом. Первые три дня восторгалась драгоценной инкрустацией и плавающими брильянтами в циферблате, а потом обнаружила и диковинку. Этот сукин сын спрятал туда маховик! Он так играючи обходился с шестеренками и винтиками, он так беззастенчиво игрался со временем, что в какой-то момент Время не выдержало и прихлопнуло его своей тяжелой пятерней. Говорят, в его доме до сих пор бродит эхо, а соседи суеверно утверждают, что то - есть призрак. Может быть. Вполне вероятно. Наверное, его расщепило в пространстве, и он теперь бродит по дому и аукает в наших поисках. Только мне его искать не хотелось. Меня вполне устраивало денежное вознаграждение на банковском счете. И Орион, к которому я уже успела порядком привязаться. Его мы тоже, кстати, с Гарайи отсудили. Она, как мать, с особым энтузиазмом пришла на помощь. Там бабка была сумасшедшая, и потому ему было лучше под моим крылом. У меня тоже уже имелся своеобразный опыт. Гарайи с удовольствием предоставила в суде все требуемые доказательства.
В тридцать, таким образом, у меня за плечами имелись два краткосрочных брака и статус богатой, а засим - очень желанной дамочки на выданье. Несмотря на характер свой поганый и наличие двух детей (Илай в это время уже поступил в Рорайму, и еще и его наличие всегда было большим сюрпризом для горе-кавалеров), я имела полное право придираться и ворочать нос. Путем общего голосования была выбрана ровня, и я в третий раз сменила свою фамилию. Ковбой своими чадами до сей поры не обладал, а посему подошел к делу ответственно – и через месяц после свадьбы я вышагивала по Манхэттену на сносях. Впрочем, на этом все заслуги моего третьего мужа и подходят к логическому заключению, и даже моя беременность не позволяла закрыть глаза на его убожество в деловой хватке. Да ладно, чего там! Её у него попросту не присутствовало сроду. Всё, за что бы он не хватался, было заведомо обречено на провал. Всё, во что бы он не вкладывал деньги – прогорало. Родив Теренса, мне пришлось искать пути к разводу. Для начала, например, перекупила завод по производству метел. Потом переманила на свою сторону мозговитых японцев. Процесс был запущен, и шестеренки бодро крутились вокруг своей оси. Хотя, если честно, не придавала особых надежд на этот чертов завод, более обращая внимание на свои доли в одном из издательств. Далее крен лодки пошел в сторону метел, и я и думать-то забыла о полиграфии в целом, за исключением рекламы в газетах.
От ковбоя мы очень скоро избавились вместе все с той же незабвенной Гарайи. Я не только детьми не люблю делиться, но и своими деньгами. Единственное, за что мне действительно стыдно – это то, что в то время у меня не получалось уделять больше времени всей своей команде. Вот за это мне стыдно. А за погрешности своей молодости – ни капли.
Когда ты являешься матерью четырех пацанов, тебе постоянно приходится над собой работать. Постоянно чем-то удивлять своих ребят, чтобы не скучали. Так, например, мне периодично приходится трясти стариной и лезть на метлу, чтобы поиграть с детьми в “квиддич”. А еще я научилась играть в магловский бейсбол, которым “болеет” Орион. Приходится постоянно держать в руках и кнут, чтобы не расслаблялись, и пряник, потому что мужская психика – штука ранимая. Постоянно быть в тонусе и готовой на любые подвиги, вроде похода на шпильках по горной местности, ибо Теодор решил попробовать податься в бойскауты. Постоянно отвечать на гневные возгласы соседей “ваш сын…” усталой фразой “который из?” И, видит Мерлин, мне так иногда хотелось кому-то покупать платья, завязывать бантики и заплетать косы…
Но мне приходилось одевать бутсы и беспрекословно топать на задний двор гонять мячик.
Я люблю Нью-Йорк. Это мой город. И я бы с удовольствием осталась здесь до скончания веков среди ярких огней, вечных пробок, вечного Empire State Building, вечно торопящегося Times Square, где весь воздух пропитан негласным “время - деньги”, Метрополитен-опера и глотками обжигающего кофе из картонного стакана в перерыве между сделками. Мне нравится выплетаться утром на прогулку в парк с собакой породы терьер Джека Рассела и неторопливо вышагивать за ней следом, а мимо меня пролетают стайки туземцев, у которых у всех, поголовно, в качестве хобби – пробежка. В такие моменты я даже иногда чувствую себя белой вороной. Секундно, но, все же, чувствую. Заняться тоже, что ли? Хотя нет, я для такого слишком ленива. В конце концов, у меня есть адвокат, который сдирает с меня семь шкур, и четверо сыновей, ползая за которыми по всем склонам, не потребуется никакой тренажерный зал. А собаку я покупала, чтобы приучить детей к ответственности. Я же собак вообще боюсь, как огня. Но, как говорится, хочешь изменить мир – начни с себя. Собака, в итоге, исключительно меня за хозяйку воспринимает. То же самое, кстати, произошло и с морской свиньей, и с попугайчиками… Только рыбки считают своим вожаком Теренса.
Я люблю Нью-Йорк. Но, волей случая, мне, все же, приходится его периодично покидать и жить на две страны. Вначале меня вытащила из любимого города смерть моего отца – и мне необходимо было срочно выехать в Глазго: почтить память, встретиться с родственниками и разобраться с наследством. Затем, исполняя дочерний долг, я стала кататься в Шотландию с визитами к своей вдовствующей матери. Летом 1992 умирает после длительной болезни жена моего брата, и я была вынуждена прервать свой отпуск и снова отправиться на другое полушарие разделить печаль своего клана. Осенью пропадает без вести мой брат, и я снова вылетаю в Шотландию экстренным рейсом. По пути я заезжаю за Гарайи, и вместе с братом моей почившей невестки оформляем опеку над племянницей. Де-юре: мы оба опекуны. Де-факто: девочка большей частью проводит свои каникулы у меня. Ну, а начиная с 1994… Ладно, не будем сваливать все в одну кучу и мешать. Иначе недолго и запутаться.
Для начала неплохо было бы снова улыбнуться Гарайи, приподнять вверх правую бровь, усесться в кресло и, с важным видом сложив руки на коленях, выдать что-нибудь в духе:
- Не знаю, как вы, евреи, а у нас в Шотландии как принято: если взял на воспитание, то должен позаботиться о каждом.
Специально делаю акцент на слове “должен”. От любой обязанности всегда можно отбрехаться, отмазаться, убежать или отложить в дальний ящик. А долг всегда незримо тянет шею вниз, от долга никуда и никогда не убежишь. Он всегда будет висеть гирей на душе.

 Отправлено: 27.04.11 03:16. Заголовок: III. Крэбб говорит,..

III.
Крэбб говорит, что лучший способ феерической расстановки точек во всех отношениях до банальности прост. Следует только спросить в лоб: “дорогой, а мы с тобой, вообще, кто?” За полтора года нашего общения у меня так и не нашлось храбрости выдавить из себя этот вопрос. С возрастом постепенно начинаешь задумыватьcя о неких Высших силах, которые направляют тебя по спирали судьбы, как шарик по рулетке в казино. Вот им-то, наверное, и было угодно, дабы я не сотрясала воздух глупыми словами. Им было удобно, чтобы я продолжала думать, что должна соответствовать. Приезжала в заснеженных Хогсмид, ругала за отсутствие варежек и, так как сама принципиально не носила перчаток, которыми можно было бы поделиться, грела заледеневшие руки в своих ладонях. Честно не прерывала череду писем, лезла с ненужной помощью, срывалась снова в Хогсмид, потому что скучно и грустно, смущала своими внезапными выплесками эмоций на глазах сокурсников и приятелей. Летом исправно таскалась в Ливерпуль, который с первого взгляда вызвал у меня внутри ничем не объяснимую ненависть, и с радостью соглашалась прогуляться по Лондону. По обыкновению своему, прогулки начинались поздним утром и затягивались до тех пор, пока ступни ног не начинали опухать от усталости, а я не сваливалась на какую-нибудь лавочку и категорически отказывалась двигаться с места. Иной раз, если силы оставались, меня поднимали на руки и тащили целенаправленно вперед. Назад ходу не было, а впереди незамедлительно показывалась палатка с мороженым или мерзкой coca-cola, которой я заменяла кокаин, справедливо заблуждаясь, что корень один и состав, соответственно, тоже. Узенькие улочки, набережные, тупики, неожиданные завороты и повороты, сломанные светофоры, невозмутимые бобби, которые не реагировали ни на одно мое действие. Однажды мы даже стащили, ради интереса, у одного такого его пушистую длинную шапку. Все равно никакой реакции. Маленькие кафе с хот-догами и кетчупами на губах, fish and cheeps в темных залах кинотеатров не лезут в горло, потому что по большей части я смотрела на чужую руку на подлокотнике кресла и думала, когда же закончится кино. Система поведения исправно работала и служила верой и правдой, но, как часто это бывает, вмешался человеческий фактор: монотонность утомляет, и тогда начинаешь метаться из стороны в сторону. Мне всегда казалось, что необходимо штук 25 разных систем, основанных на неординарной логике. Я люблю свободу маневра. Мой спутник тоже любил, а потому не уставал меня удивлять.
В один из очаровательных в своем томлении дней июля мы условились встретиться в два пополудни. В час у меня никак не получалось: нужно было отправиться на тропу войны и оставить на память от одной личности только шнурки на опознание аврорам. А вот в два – самое оно. Душно было до ужаса, все собаки попрятались в тени, полицейские выгоняли детвору из фонтанов, чтобы залезть туда самим, а мне приходилось экстренно соображать, куда бы спрятать труп. Мой напарник предложил по старинке расчленить и закопать по кускам в лесополосе. Пришлось в спешке рубить. Но интрига не в том заключается, как с помощью кубика Maggie можно приготовить душистый суп. Самое интересное заключается в том, что стоило мне только появиться на месте встречи, как мне поведали о том, что меня де ведут знакомить с мамой. Я даже не знала, чему больше удивляться: тому, что я только что кокнула человека и теперь преспокойно отправляюсь знакомиться с чьей-то мамой, или тому, что чья-то мама заинтересована, с кем гуляет её сын, и жаждет со мной пообщаться. Родительница оказалась на удивление милой женщиной, я давно таких не встречала, и брат младший смешной. Но было еще кое-что, как мне казалось, где-то между нами, что не имело определенного лица, но его присутствие явно ощущалось и не собиралось растворяться в эфире. А когда наткнулась взглядом на колдографию погибшего главы семейства, то буквально задохнулась разлитой в атмосфере ненавистью по отношению к Пожирателям и растерялась. Как так: я рассиживаю спокойно в этом чудесном доме с чудесными людьми, а они даже не догадываются, почему я мотаю на кулак рукав своей кофты. Соображалка у меня тогда работала не хуже, чем у других, и глаза смотрели, куда надо. Надо было сваливать. Пора было кончать со всем этим.

- Когда-нибудь… А этот момент обязательно настанет, я уверена, тебе наговорят кучу гадостей про меня. Тебе расскажут такое, от чего у тебя волосы дыбом встанут. Ну, так вот. К чему я это говорю? Ах, да. Ты не верь ничему. Хорошо?

Я не знаю, почему я еще целый год исправно несла свою подать. Осень, зима, весна сваливались желтыми листками с моего календаря. Я не откусывала по крупицам себя от своего спутника, как следовало бы благоразумно сделать. Сама того не догадываясь, я привязывалась еще сильнее, наивно выжидая тот момент, когда меня разорвет на куски и не останется ничего, даже блаженной пустоты. Он тоже, наверное, что-то чувствовал. С каждым письмом все откровеннее, лиричнее, доверчивее. И, выцепляя из контекста девчачьи имена, ощущала себя русской эскадрой при Цусимском сражении: тонула, но все почему-то не сдавалась, несмотря на противовес. Раздолбить хотелось налаженный порядок с бутылками кока-колы, сорваться в Лютный и пустить по вене миллиграммы. Но я не могла, и от этого переваривания самой себя изнутри становилось только хуже.
Я не помню, каким образом мне удалось затащить его к себе домой. Я не помню, каким образом мне удалось влить ему в горло алкоголь. Но его губы были либо плотно сжаты, либо рассказывали мне какую-то ерунду. Только алкоголь смог бы заставить их расслабиться. Пятьдесят грамм текилы, пятнадцать грамм сухого вина, сок из половины лимона. Встряхнуть, подавать со льдом в стакане с ободком, сделанном из соли. Я старательно делаю вид, что не помню ничего этого: поцелуи, губы, ногти, слова. На самом деле, я отдавала себе страшный отчет: я совершенно трезва, в то время, как свежеспелому выпускнику требовалось и половины горлышка, чтобы улететь. Потом я выкурила три сигареты и начала третью, пока он спал, затерявшись среди простыней. Стряхивала пепел прямо на ковер. Знаете, он был весь в прожженных пятнах. Напоминал карту мира. Карту его тела, которого я никогда не вспомню уже. Только на запах, только на ощупь, только на стон. Я до сих пор делаю вид, что не помню всего этого. И тем более не помню, как мой разгоряченный лоб уткнулся в обнаженное плечо, отсвечивающее шелковой дымкой в свете фонаря из щелки между шторами.
Есть вещи, которые нельзя забывать. И поэтому я хорошо помню, как утром я резала себя на полосы, сдирала кожу с сочной плоти, блестящей жирно и остро. Как я заново перешивала себя, все так же чувствуя своим лбом его плечо.

- Вот так заканчивается дружба, малыш, – говорит темноволосая девица, приподнимаясь на локте. Пальцы перебегают с груди молодого человека выше и цепляются за кончик носа. Парень открывает глаза и в растерянности озирается по сторонам, явно не понимая, где он оказался, как он тут оказался и почему он тут оказался. Затем его взгляд останавливается на лице девушки, и она может видеть отражение своего бледного лица на сетчатке его глаз. Губы её трогаются, будто она хочет сказать нечто очень приятное, но вместо этого она медленно чеканит слова: - Я сейчас иду в ванную, а ты одеваешься и на выход. Дверь там.
Несколько подрагивающий палец, прежде сжимающий кончик носа молодого человека, теперь стремительно рассекает воздух и указывает в сторону. Потом она рывком поднимается с кровати, натягивает длиннополую рубашку на голое тело и не спеша двигается прочь из комнаты. Впрочем, у порога она все же останавливается и снова поворачивается к потирающему виски пареньку. Она все так же улыбается, когда вовсе дружелюбным тоном произносит:
- Теперь, когда ты видел меня ненакрашенной, мне придется тебя убить. Поэтому в твоих же интересах действовать стремительно и гнать отсюда, точно ветер.

Я до сих пор не могу отсеять свою ложь от его правды. Да это и не важно. Это действительно не имеет значения. Это было в той жизни, когда мы изучали мир. Теперь он мне не интересен. Мне думается, что я знаю о нем все. От этого меня тошнит. Как от соли в бокале с «Маргаритой». Он же хотел знать наверняка, что происходит с моим лицом, когда он отводит свой взгляд, верно? Где-то я читала, что гуманизм - это милосердие к жертве, а не к убийце. И я предоставила ему требуемое. И он должен был понимать, что от правды всегда очень больно. Я тоже уже была не та. И, сидя в ванной под тяжелыми каплями душа, прокручивала все заново и заново, и задавалась вопросом: а что, если бы? Он бы догадался остаться? И как он вообще мог доверять существу, который в двадцать два порой отдавал предпочтение спать с плюшевым пушистым медведем?
Дни спустя, разбираясь в завалах своей квартиры, нашелся его значок с символикой любимой группы. Он никогда с ним не расставался. Сколько я его помню – значок всегда красовался у него на воротнике. Сидела и, как дура, битый час ревела над этим значком, пока не додумалась выбросить за шкаф. Глупые люди верят в существование любви и не верят в русалок. Huh, но я-то всегда знала, что все не так, а наоборот. И вышибала клин клином: если очень грустно, то надо сделать так, чтобы было очень хорошо. Тогда я не придумала ничего лучше, как позвать ораву под фамилией Крэбб, Лайлу, затариться в ближайшем магазине ящиком портвейна и под дивные переливы классической музыки блеять под столом.

 Отправлено: 27.04.11 03:17. Заголовок: IV. -Гарайи? – Негро..

IV.
-Гарайи? – Негромко зову бурлящую уже полным ходом в творческом порыве Дизраэли, и так, конечно, не слышит ни черта. Старая кошелка, иной раз мне хочется прислать ей из Америки в качестве подарка слуховой аппарат, работающий от солнечной энергии. Слава тебе богу, что так ни разу и не поддалась губительному порыву и не выслала. И слава тебе богу, что ни разу с моих уст не сорвалось про “старую кошелку”. Помяните мое слово: кошелка никогда не встанет и близко с прилагательным “старая”, если она открыла удивительный мир золотых нитей и ботекса. Теперь мы как три наркоманки: исправно колемся раз в полгода. Овце, что предложила первой опробовать чудеса магловской медицины, поистине была достойна золотого памятника в центре города. Да, морщины разглаживаются, седина тщательно закрашивается, и добрый десяток лет уходит в небытие, однако суть не меняется. Когда Дизраэли не отвечает на мои возгласы – она всенепременно старая кошелка, переболевшая отитом и ныне страдающая глухотой. Мне, как почти юной девочке (это если сравнивать мой возраст с возрастом Гарайи), приходится деликатно делать вид, что ничего не произошло. И орать до посинения, пока она не откликнется. Обычно я сворачиваю в трубку какой-нибудь лист бумаги, приподнимаюсь на цыпочках и страшным голосом завываю: – Куриные ножки в кляре!
Растрепанная голова тут же отрывается от бумаг и некоторое время молча щурится на меня.
- Ну, что еще?
- Зачем ты нацепила на бюст Петра Ильича заколки, резинки и прочую хрень с бабочками? – Почти благоговейным тоном наконец задаю жутко нагоревший вопрос, который терзал меня последние полчаса.
- Да ладно, ему-то что, – тянет Гарайи, с удовольствием потягиваясь за столом и откидываясь на спинку кресла. – Все равно он гомиком был, какая ему разница…

V.
Выражаясь языком моего давнего коллеги Гарольда Крэбба, понятия “гомосексуалист” и “пидарас” – штуки разные. Гомосексуалист – это тот, кто отдает предпочтение своему полу в сексуальном плане, а пидарасы – это те, кто нас окружают, и те, кто над нами. Пидарасы большей частью заседают в правительстве и важно раздувают щеки перед прессой: по итогам уходящего года мы приняли сто пятьдесят миллионов законов и поправок в юстиции, а вот в прошлом – всего лишь сто сорок девять и девяносто девять миллионов законов, мы работаем с каждым годом все лучше и лучше! Королева Елизавета – главный пидарас страны, магловский министр Блэр и наш министр Фадж – вассалы главного пидараса, пидарасы рангом пониже. Весь бюрократический аппарат – гнойные пидарасы, а отдел авроров – боевые пидарасы. Имеются еще и клерки, но это слишком пассивные пидарасы, о которых и упомянать-то жалко. Мы с Гарольдом тоже пидарасы. И Фредерика пидарас. И Гарайи пидарас. И Лайла пидарас, потому что сидит дома и никак не пытается бороться с педерастией в стране. Все мы принадлежим так или иначе к разряду тех молодчиков, которые делают все, вроде бы, правильно и очень даже неплохо. Но при этом, как бы грубо не прозвучало, вынуждены сосать и не сплевывать. Последняя фраза позаимствована из лексикона почетного гомосексуалиста Уильяма Гойла и несколько переделана под наши реалии. Изначально фраза звучала так: “кушать брокколи и тщательно пережевывать”.
Печальная, унылая картина. Еще печальнее и унылее она стала после того, как Лорду приспичило возродиться нежданно-негаданно. Метка в течение всего 1994 из практически незаметной становилась все более явственнее, и это вызывало ужас. Многие из “наших” потеряли только недавно восстановленный сладкий сон в своих мягких кроватях. Многие из “наших” уже зажрались и привыкли к размеренной жизни, где мы почивали на лаврах и занимали верхушки. Многие, а я – так и вовсе. Проживая в Америке, невольно ассимилируешься с так называемыми “грязнокровками” и маглами. Перенимаешь от них какие-то мелочи, переиначиваешь их на свой лад и подстраиваешь под свой уклад жизни. Многие из моих сотрудников – маглорожденные волшебники. И я не могу сказать ничего плохого по поводу качества их работы. Наоборот. Чаще всего замечала, что все чистокровные фифы выплывают исключительно за счет своего статуса и распальцовки пальцев . В то время, как маглорожденные добиваются действительно поражающих успехов исключительно за счет собственного упорства и труда. Приоритеты менялись, и по прошествии добрых 13 лет я уже не была так уверена в радости от возвращения Темного Лорда. На мне висела ответственность перед детьми, и я не имела права на осечки.
Глупо, наверное, но в сентябре 1994, когда и до Америки докатилась волна известий о показательном выступлении Пожирателей после матча Болгарии и Ирландии, проводив своих парней в путь до Рораймы и оставив Теренса под бдительным наблюдением трех нянек, я все-таки крутанула на пару оборотов маховик и отправилась на платформу 9 и ¾.
Племянница, сонно хлюпающая носом, кажется, так и не поняла, каким образом рядом с её тележкой нарисовалась из ниоткуда её тетка, но, вот ушлая девка, узнаю породу нашу, на всякий пожарный стребовала себе еще денег на всякие карманные расходы. Облегчив кошелек и вместе с ним и совесть, ничто не мешало мне налегке пробираться сквозь толпу к своим давним приятелям… “По старой гвардии”.
- О, Васко! Какая неожиданность! Ты-то мне и нужен… Джулия, мое почтение.
Крепкой хваткой испанца за шиворот его длиннополого пальто хлоп в свою сторону. От меня не убежишь. Особенно, когда мне нужно.
- Гарольд, дружище, и ты тут! О, да ты не один, а с Фредерикой и Уильямом! Передавай привет им! И трезв с утра! Как люди меняются со временем – и не узнать. Нет-нет, даже и не думай прятаться за тележкой племянника. Иди сюда, иначе мне придется подойти, а ты знаешь, какими последствиями подобные перемещения в пространстве чреваты. Васко подтвердит.
Меня тогда подмывало закатать среди переполненной платформы рукав своего пиджака и сунуть под нос каждому на обозрение темнеющую метку на предплечье. А потом спросить: “ну и чего теперь делать? Если я сейчас сдамся, вы обещаете мне комфортную камеру с надежной охраной?” Никто не знал, что делать дальше. Гарольд, например, полагался на странную “волю божью” и планировал уйти в запой. Васко постоянно оглядывался на свою семью и конкретики, как обычно, не высказывал никакой – хотя чего нам было бояться в тот момент? Больше всего мы походили на старых знакомых, встретившихся после долгой разлуки и ныне делящимися друг с другом своими планами на ближайшее будущее.
Нам оставалось только ждать.

VI.
- Ты все запомнила?
Гарайи уже села на коня. Гарайи уже пришпорила коня и теперь несется с шашкой по полю, готовая разбить наголову мифических противников. Нацепить ей шлем нападающего сборной по регби и похлопать по макушке – вылитый Красный Витязь будет.
- Да.
Я же уже с некоторой завистью поглядываю на её кипу и чисто фигурально жру свои локти. У меня уже язык отваливается проговаривать весь миллиард пунктов, которые она там успела накатать за все то время, что мы паримся в её кабинете.
- А, может, повторим еще разок?
Нет, эта стерва точно издевается. Змея. У меня даже уши закладывает от скрежета собственных зубов. Такими темпами скоро придется вставлять протезы. Адвокаты – они мало того, что как дантисты и врачи обирают до нитки, они еще и садисты. Гораздо страшнее, чем Пожиратели. Хотя зря я вспомнила о Пожирателях. Мысли материальны, и от следующего вопроса Дизраэли меня невольно передергивает.
- Ты была когда-нибудь у отдела магического правопорядка под подозрением в Пожирательской деятельности?
- Нет, – срывается тут же моментально с губ. И я понимаю, что слишком быстро. Да и улыбка слишком вялая вылезает, когда я поспешно же начинаю тараторить про своего брата, и что вот у него-то и были проблемы. И, возможно, с проблемами-то и связана каким-то образом его “пропажа”. Я говорю все это дело, а между тем чувствую, как холодная рука сжимает мой желудок. И мне становится не по себе.
Чем отвратительны были такие люди, как Гарайи, так это тем, что прикидываясь лопухом и успокаивая тебя своей болтовней, они рано или поздно делают что-то такое, что сродни ударом ножом прямо в сердце. И ты стоишь с этой дыркой в груди, ловишь ладонями тяжелые бурые капли и чувствуешь себя полным идиотом.

 Отправлено: 27.04.11 03:19. Заголовок: VII. Меня снова затя..

VII.
Меня снова затягивало в жернова, и я чувствовала, что не в силах противиться ходу вещей. Ранним утром любимая кошка Ориона соскочила со своей подушки у изголовья кровати (в отсутствии хозяина этот серый комок шерсти перебирался ко мне в спальню) и прошлась по моей голове. Когтистая лапка попала мне в ухо. Кошка вспрыгнула на пол, взлетела на подоконник открытого окна и обратила свою мордочку на восток. Поднявшееся к зениту солнце не вызвало у меня прилива бодрости. Часом позже, выдув один за другим две чашки крепкого кофе, выкурила три сигареты, прослушала доносящуюся из окна Третью симфонию Брамса в импровизации трели и наконец поняла, что не заведусь без толчка. Пинок под зад довольно скоро появился все еще в пижаме, сонно потирая глаза и требуя немедленно на завтрак хлопья, пока я экстренно разгоняла освежающими чарами сигаретный дым. Днем мне пришлось целый день распинать лентяя Берри за криво сделанный отчет. О, да. Я теперь снова заседаю в Министерстве. Все дела в Америке оставлены под руководством Илая. Мой старший сын теперь важная шишка, и после “дрючки” измочаленного Берри, какое-то время я вынуждена ломать голову над возможными пассиями для своего старшего. Где-то в перерывах – сочинение громовещателя для Теодора, который совсем охре.. обалдел, восторженных возгласов в длинном письме Ориону по поводу его успехов в учебе, а также очередных убеждений племяннице, что она без сомнения прекрасна и пускай не комплексует по поводу прыщей. Вечером я вылавливаю все того же Берри, первого подорвавшегося к выходу, делаю страшные глаза и предупреждаю отеческим тоном, что если он не переделает отчет, то я оторву ему голову и приклею глаза на пятки. А потом… А потом я вынуждена колоть звезду. Мне поручили пронаблюдать за одной юной дамочкой, недавно затесавшейся в ряды Пожирателей, и мягко указать той недочеты в её действиях.
-Давай быстро разберемся со всем и разбредемся по своим делам? – Шепчу я ей, выдыхая в холодный ночной воздух белые дымки. – Мне еще полночи сегодня ломать голову над костюмом сына на Хэллоуин. И чем скорее я начну это делать, тем скорее я с этим закруглюсь.
Девица насмешливо цыкает и, склонив голову, тихонечко тянет себе под нос:
- Дети? Костюмы на Хэллоуин? Так вот чем теперь занимаются ветераны…
- Я на тебя посмотрю в своем возрасте…
Мы пристроились в хвост и пошли вверх за петляющей фигурой по извилистой грязной дороге. Несколько минут мы передвигались в кромешной тьме. Улицы не освещались совсем, а по обеим сторонам зияли пропасти. Я подумала, что ехать тут поздно вечером, без огней и сильно поддавши, не так уж и безопасно. Девчонка в запале рассказывала мне о кровавых жертвоприношениях племени ацтеков, и мне не оставалось ничего, кроме того, как поддакивать и вставлять фразы типа “да ладно” и “круто”. А сама не могла отделаться от странного ощущения déjà-vu. Где-то мне такое уже попадалось. Наконец мы дошли к некрашеному деревянному дому. Когда-то его, конечно, красили, судя по всему – в грязновато-белый цвет, но время почти не оставило на нем следов былой красоты. Дом здорово осел, накренился вперед и набок. Девчонка моментально вскинула вперед палочку, направила её на жертву и прошептала: “silencio”. И резво прошлепала по грязи, схватила под локоть и целенаправленно потащила в пустынный закоулок. Мне подобная самодеятельность здорово не понравилась. Совершенно не понравилась.
- … а знаете, как происходил обряд приношения жертвы богу весны и плодородия? – Трещала девица, обезоруживая несчастную и стреляя в ту stupefy. – Пленниц предварительно вводили в состояние наркотического опьянения или же в гипноз, сейчас толком нельзя сказать, что конкретно из двух, и те отправлялись в пляс под музыкальное сопровождение. И пока они танцевали, шаманы отрубали им головы. Занятно, правда? – Радостно кивает головой девчонка и задорно улыбается мне. – Здорово было бы попробовать.
Мне не до улыбок. Ко мне пришло осознание, почему меня так упорно не хочет покидать доморощенное déjà-vu и почему меня так трясет. Молодость моя, сволочь ты этакая, куда же ты делась? Мне захотелось опять превратиться в молодую забулдыгу. Я хотела стать этой девчонкой. Но так и оставалась хмурящей брови дамочкой, замершей грозной тенью в проходе. История повторяется, она циклична. Isn’t it ironic, как любит восклицать к столу Крэбб. Но, huh, я не собираюсь разводить патетику по поводу хороших манер. Я не собираюсь брюзжать “мне тоже когда-то было 21, и я увлекалась пытками Святой Инквизиции”. Я не собираюсь вызывать в девчонке бурю бешенства в груди. Она – это я, и бешенство обязательно случится. А у меня теперь опыта больше. И время я научилась ценить.
- Avada Kedavra, – бурчу я и натягиваю капюшон на голову. Не хватало еще простудиться. – Разберись с трупом. И чтобы без шуточек.
Каждый раз, когда я пытаюсь забыть, обязательно находится напоминание. И это не вызывает раздражения - я чувствую презрение. Меня вынуждают быть снисходительной. Это было и будет так естественно. И все мои слова, которые я помню.

VIII.
… Народ потянулся к хозяину вечера с приветствиями и поздравлениями. Он смотрел, никого не узнавая. Глаза у него были большие, как и он сам, печальные и смотрели на каждого с подозрением. Увы, жил он не на облаке. Потом быстро покончил со жратвой и приступил к выпивке. Выпить он был не дурак. Мне это почему-то понравилось. Он потихоньку расслабился и стал гулять между гостей, перебрасываясь словечком-другим со всяким, кто попадется ему на пути. К губе у него прилипла макаронина, и никто не заикался ему об этом. Это уже порядком развеселило Жан-Пьера и возмутило Уильяма.
- Почему никто не скажет ему о макаронине? – Тушевался Уилл.
- Послушай, если тебя это так тревожит, я вполне могу подойти к нему, подцепить пальцем макаронину и отклеить от его рта. Мне совершенно не сложно. Главное, чтобы ты чувствовал себя спокойно, – отозвалась Фредерика, поигрывая палочкой с оливкой в своем мартини.
- Нет, я прошу тебя, не стоит, – теперь уже более галантно кручинился Уильям и возложил персты свои на покатые оголенные плечи своей дамы. – Случится конфуз, а мне не хочется, чтобы ты была в него втянута, хоть и поступишь ты очень благородно…
Так должна была выглядеть идеальная пара. Идеальная пара по всем параметрам. Идеальная до дрожи в пальцах. Настолько идеальная, что даже бы у меня защипало в глазах. Но единственное, чем мы можем себя утешить – это наблюдать за порнографией размером девять на двенадцать с наивной подписью на память. Порнография, где мог ты улыбаться, но вряд ли что мог своей улыбкой исправить. До полного безумия. Но глупо ждать от лицедейства живой боли. Будет с него и качественной имитации. Меня снова, как цирковую говорящую обезьянку, тянут в сторону, куда-то тащат, чтобы…
- Позволь мне тебе представить…
И я пропускаю фразу мимо ушей, думая о том, что все-таки не зря волей обстоятельств я мотаюсь фанерой с одного конца Атлантики на другой. И меня абсолютно не тревожит не прекращающийся ни на минуту зуд в правом предплечье, пока я снова нахожу бледное отражение своей физиономии в давно не забытых глазах. Мой хитрый приятель Томас, дипломат по профессии, говорит, иногда полезно подняться на ноги, чтобы уйти восвояси, сдаться, признать своё поражение. Томас и вчера это говорил, проникновенно заглядывая в глаза. И вдруг - брызги и плеск. Его волосы - холодные и мокрые. Он весь в кофе. В холодном кофе. Испорчены рубашка и галстук. Волосы, прежде зализанные назад, облепили лицо. Ни черта подобного. Не в моем уставе признавать капитуляцию, потому что у меня есть высококлассный адвокат. Каждый человек сам кует свое несчастье и я – вина представленного только что мне. Вина, стыд, ненависть. Эти чувства рождаются на свет раньше нас, погружая нас в реальность. Оптимизм - не более чем установка на выживание, и он оптимистичен. Итак, мой дорогой, ты оптимистичен. И даже знаешь, как правильно говорится слово “жалюзи”. Зато у меня за шкафом в старой квартире до сих пор пылится твой старый значок, и поэтому я имею полное моральное право взять твою неловко застывшую ладонь и задержать её чуть больше отмеренного приличиями сроками в своей.
- Дай угадаю, – как ни в чем не бывало, затягивается самопроизвольно старая волынка, и мне плевать на обиженное мнение тамады, которого обделили сейчас вниманием. По законам этики, он вообще должен сейчас “слиться” тихо и мирно с глаз долой и затеряться среди остальных. – Ты до сих пор принципиально забываешь носить варежки и шапки, м?..


IX.
Раньше мы были жестокими. Без ненависти и причин. И это было честно. Мы тоже хотели любить, но еще больше мы хотели причинять друг другу боль. Это было так к месту в бурных семидесятых.
И то, что теперь мы спокойно смотрим друг другу в глаза.
И то, что теперь мы говорим о политике и погоде.
И то, что теперь мы спрашиваем у нового поколения, пришедшего нам же на смену: кто вы есть теперь?
- Я тебя умоляю, прекрати обзывать меня этим убогим сокращением от моего полного имени. Гойл тебе рассекретил, как меня оно бесит, да?
- Ну, ты же теперь практически американка. Очень по-голливудски звучит, на мой взгляд. Почти как Фэй Дануэй.
- По-идиотски оно звучит, а не по-голливудски,
И то, что теперь все еще приходится отвечать на фразу still love you все тем же юношеским still fuck you.
И то, что теперь мы лицемерно делаем вид, что забыли.
И мне, пожалуй, пора идти.
- Стой.
А вот это уже не по сценарию. Обычно мы разбегаемся в разные части света, не прощаясь. Оно и не нужно: мы обе знаем, что наша встреча снова состоится. Поздно или – слава Мерлину – рано. И мне интересно послушать последний аккорд.
- Прекрати заниматься глупостями, Флоренс. Всё, свободна. Следующий там есть?
Мы неплохо ладим с Гарайи. Это если исключить те моменты, когда мне хочется взять топор и отрубить ей голову. Подобное происходит в трех случаях из четырех, но, в общем, повторюсь, мы неплохо ладим. В своем деле она собаку съела, и именно поэтому, наверное, вот уже двадцать лет я не «изменяю» ей с другими адвокатами.