Marauders.Rebirth

Только вам я доверить смогу
То, о чем всему миру солгу;
Сто дорог я прошел,
Но нигде не нашел
Я, сеньора, вас лучше! ©

Дети взрослеют, - с ужасом замечают матери, пережившие роды четырнадцать-пятнадцать лет назад. И правда - о господи! - кажется, у всех пошел пубертатный период. Девочки крадут помаду у старших сестер, мальчики все чаще с пафосным видом во время семейных посиделок просят налить им бургундского. Соседки начинают шептаться за спиной или прямо в лицо высказывают тебе все о том, как и с кем твой сын подрался за углом из-за какой-то паршивой девчонки, которая тут же показала ему язык и смылась; после чего дома твой сын орет на тебя, и суть его воплей примерно в том, что он не виноват, что он один такой благородный рыцарь, а все такие жалкие людишки. Девочки все проблемы списывают на пмс. Получила неуд? Ах, это все противное пмс. Ударила брата скалкой? Это все пмс. Разлила кашу? Пмс! Разбила вазу? Это все пмс! Причем ссылаться на волшебные три буквы они начинают все чаще и чаще, и нередко за три недели до самого "мс", а еще начинают это раньше, чем понимают расшифровку самой аббревиатуры.
Тяжело родителям. Но самые тяжелые вещи начинаются, когда приходит так называемая прекрасная пора любви.
О, кто не помнит вздохов-ахов и глупых улыбок в маршрутке, когда ты едешь домой и понимаешь, что теперь твой телефон есть не только у братьев и родителей! А кто не помнит, как просил друга передать девчонке смешную аббревиатуру "тмн", а потом бил ему морду, когда он все перепутал! А как потом из-за той же дурацкой аббревиатуры, когда девчонка замышляла все-таки разгадать ее тайну, посылал ее к чертовой матери на испанском языке! Но она же не отставала, она думала, что ты сказал ей что-то потрясающе чувственное и возвышенное, и теперь просто обязан на ней жениться! И как тебе пришлось поить ее дорогущим каркаде в ресторане, и как она заказала себе икру, а тебе пришлось довольствоваться бутербродом с колбасой! И как ты потом не знал, как отделаться от нее, и как ты на следующий день встретил ее с другим, и как смертная обида и счастье схлестнулись в тебе, и как ты набил тому козлу морду, и сказал всем "чао"... И как все ваши шесть родителей долго беседовали на кухне...
А как потом пришел младший брат и заявил, что потерял твоего любимого плюшевого мишку, с которым ты так любил спать... прямо при девочке и твоем злейшем враге-сопернике...
They children! - нервно улыбнулся ты и нежно погладил брата по голове, только вот так рьяно, что он охнул и упал.

***
Волна любви катилась по Испании. Волна любви была большая и дышала пропахшим сырыми подвалами испанским вином, ибо была стара, как мир, была стара, как те первые люди, внезапно обнаружившие себя на сияющем золотом дня, не тронутом еще жестокими руками человечества поле. Волна любви плескалась, как петербуржское наводнение, во всех закоулках испанской вселенной, заползала сладкими ароматами в головы, брызгала по утрам вместе с солнцем в окна. Волна любви зажимала мягкие струны гитар своими цепкими пальцами, проводила по волосам, шептала в уши, хохотала во все горло, ласкала тебя, пока ты спал и видел прелестные, ни на что не похожие сны, - и пока эти сны перекликались сладкоголосо в своем сознании, волна любви окутывала тебя крепко, так ласково заковывала в теплые от страсти кандалы, что ты тонул в ее нежных объятиях и не сопротивлялся ничуть. И эти томные ночи над вашими головами казались всего лишь привычным фоном. И эти моменты трепета, когда она улыбалась своими чудными зелеными глазами, западали глубоко в душу и впечатывались в память, как самые счастливые на свете, и этот ветер, который почему-то так и хотелось назвать неземным, был каким-то изумрудным, сверкающим, но не таким искусственным, неживым, как все драгоценные камни, а настоящим, реальным, чересчур, пожалуй, реальным для пятнадцатилетнего паренька. И для этого ветра было все. Все песни, все стили, все улыбки, весь детский лепет в тишине, все робкие прикосновения первых чувств... ты сам, весь, целиком, существовал, был, ради этого ветра, ты был готов на все ради него, и ради той, в чьих каштановых волосах плескались его нежные порывы. Ты бы, наверное, отдал ради этого свою жизнь, целиком и полностью, даже не раздумывая – лишь бы этот ветер бушевал вечно, лишь бы все слова, которые вы говорили, стали явью.
Волна любви плескалась по Испании.
Два месяца назад она докатилась до маленького и зажатого черноволосого мальчика, который сейчас стоит на платформе 9 и ¾, и улыбается, и машет. Машет он и улыбается вслед аккуратной, изящной фигурке девочки, удаляющейся за своим папой к обычной маггловской машине прочь с вокзала, оставляющей позади себя кусочек своей тени, за которую мальчуган готов цепляться, как проклятый, лишь бы остановить этот чудный момент и побыть с ней еще немного.
- Это та самая Пат? – с улыбкой спрашивает не молодой, но еще и совсем не стареющий мужчина, наклонившись прямо к уху сына – потому что иначе он не услышал.
- Ну а то же, - присвистнула старшая дочь с ехидной улыбкой. Мальчик с ненавистью воздевает руки к небу, проклиная этих двух людей, которые сорвали столь торжественный и прекрасный момент в тартарары.
- Ну а что, милая девочка, - продолжает улыбаться папа, глядя вслед дуэту, который наверняка еще не выходит из головы у младшего. – Я и не знал, что у Флейма есть дочь, представляешь? Наверное, потому что работаю в Англии недавно. Я слышал, когда у прокурора родился сын, Джонатан, кажется, но дочка... Хм, смешная ситуация. Ну что, Васко, мы пойдем домой или проведем здесь всю ночь? – Мальчик опять пытается повторить жест «воздевания», но сестра настолько отчетливо начинает смеяться, что ему ничего не остается, как отставить эту затею. - Брось смотреть ей вслед, я тебя уверяю, вы еще не раз увидитесь этим летом. Даю честное слово. А сейчас пойдем, Мигель там заждался тебя с гитарой.
- Он что, что-то придумал новое?! – мгновенно оживляется паренек, оборачиваясь и мгновенно теряя из виду две черные точки на горизонте парковки, - и всем окружающим становится ясно – девушка хорошо, а брат с гитарой – лучше, причем конкретно лучше так.
Через пару минут троица испанских эмигрантов, взявшись за руки, как радостные детсадовцы или те же телепузики, теряется в толпе, пропадает в ней, мешаясь контурами, обрывками, слогами своих слов в изумрудном ветре, который пока еще вовсе не собирается прекращать своих безудержных порывов.

***
- Кому кууууурицууууу? – с радостной физиономией, мгновенно перевоплощающейся в кислую, заранее готовая к реакции, появляется мама в столовой, и выражение муки единогласно появляется на всех лицах, включая летучую мышь, которая как раз изо всех сил пытается запихнуть внутрь собственного ненасытного тельца огромную жареную картошину. – Нууу, ну что все такие кислые? Всего только и съели, что суп, рыбу, салат, жульен, картошку и котлеты! Я же старалась!
- Мам, я не диете, - пытается внезапно возразить Антония, у которой глаза уже на протяжении стольких минут закачены под лоб, что Васко уже боится, что они там и останутся до конца ее жизни – однако не говорит, потому что ест. Потому что он, видите ли, растущий организм, и ему нужно питаться основательно.
- Диета? Какая диета?! – всплескивает руками мама, вовремя поставив поднос с курицей на стол – а то так бы и всплеснула вместе с ним, и хана была бы курице. – Да ты посмотри на себя – в чем душа-то держится?! Да чем вас только в этом Хогвартсе кормят только?! Вот я помню, учились в Дурмстранге, там на кухне русские заправляли, вот и были дети нормальные, и никаких диет! Что за моду взяли – диеты, диеты?! Ох... На вот тебе крылышко.
- Ну маааам...
- Ну погляди, оно же крошечное!
- Ну маааам...
- Не спорь, женщина не должна быть дистрофичкой!
- Ну маааам...
- Я уже семнадцать лет «маааам»!

***
- Мигель, ты чего написал? – вымученно звучит в темноте гостиной, где только огонь из камина освещает, мягко говоря, объевшиеся рожи. – Мне папа сказал, музыку там какую-то... А?
После чего Васко откидывается на спинку кресла, кладет ноги на газетный столик и, качая его вперед-назад, начинает тщательно переваривать пищу.