Marauders.Rebirth

да, я графоман :DD

За тысячелетия смещаются планеты, высыхают океаны, движутся континенты; за сотни лет поднимаются и рушатся цивилизации, изменяются представления обо всем в этом мире у миллиардов умирающих и рождающихся людей; за десятки лет сменяется власть, и вступают в силу новые законы; годы меняют все, годы разбивают и лепят – но одно остается неизменным, пожалуй, на протяжении уже кучи лет, да что там лет – столетий. В каждом уголке этого мира, в каждом городке изо дня в день, из года в год собираются коллективы пожилых женщин возле подъездов/на завалинках/при входе в пещеру, которые неизменно, бессменно перемывают кости всем, кто попадает в их поле деятельности хотя бы на мгновение.
И маггловский Мадрид – отнюдь не исключение. В маггловском Мадриде это, кстати, даже более ярко и часто выраженная черта – ибо там зима теплая, и вот такие встречи под действием холодов не прекращаются ни в одном из месяцев года.
- ...а в дверь звонил, гляжу в глазок – рожа ну бандитская, ужас прямо какой-то, обросший, тощий, грязный весь, смотреть страшно... – раздается из глубины улицы – и голос этот несется из стороны одной маленькой скамеечки возле аккуратного двухэтажного дома, где, словно воробьи на проводах, расположилась мирная группировка сплетниц преклонного возраста.
- И как же ты его пустила-то? – ахает тетка в клетчатом платке, вовсю вовлеченная в разговор.
- Да я не знаю... – начинает оправдываться бабуля в длиннющей черной юбке с красными маками – явно памяти о буйной молодости. - Вообще, как мысль какая-то появилась «Пусти, он не бандит», просто... Да какая разница, Пепа! – внезапно рявкает она, чувствуя себя полной дурой при объяснении «почему».
- Ну не горячись, не горячись – что дальше?
- А что дальше? Зашел, спросил, здесь ли можно снять жилье по объявлению, и цену потом еще узнал, заплатил сразу на месяц вперед и попросил показать комнату. Вот и все. Вообще вежливый такой парень, на «Вы» ко мне обращался, и никакого сленга, как ни странно, - обычно сейчас у молодежи все эти словечки, знаете же...
- А ему лет сколько?
- Двадцать пять, почти двадцать шесть, кстати - я паспорт смотрела.
- А ты не думаешь, что он поддельный, паспорт-то его? – недоверчивая тетка хмурилась, поправляя на плечах клетчатый платок, и почесывала ухо с огромной рубиновой серьгой – впрочем, вполне вероятно было, что при ближнем рассмотрении рубин оказался бы красной стекляшкой. – И вообще, как ты можешь ему верить? Заплатил – ну и что? Почем ты знаешь, не поддельные ли эти деньги? А как он однажды ночью украдет все твои блестяшки? - Слышна была в голосе черная зависть просто, и сторонний слушатель мог делать пометку, что рубин в ухе тетки ненастоящий, а вот кольца на пожелтевшей коже пальцев рассказчицы – самые настоящие драгоценные. – Каэтана, ты так наивна!
- Ничего я не наивна, - буркнула старушка, тряхнув будто бы невзначай драгоценными пальцами и поправив юбку. – Ты с ним не встречалась. Просто не представляешь... какое он вызывает доверие! – и вот тут в глазах женщины появилась такое странное выражение, как будто что-то озадачило ее, но она забыла, что. – Он такой... настоящий. Иногда даже кажется... что обычный человек таким... настоящим быть не может просто.
- Каэтана, ты сошла с... – уже готова была покрутить на эти заявления пальцем у виска рубиновая маггла, однако ее собеседница в буйной юбке шикнула и указала рукой на подъехавший к остановке трамвай.
- Вон он, на подножке висит. Так какие, ты говоришь, цветы посадила-то, Пепа?
- Ой, разные всякие... посадила у себя на подоконнике азалию, думаю, приживется, тем более, я удобрения купила специальные, да и солнечная сторона там у меня, много света и батарея греет...
- Добрый вечер, сеньоры.
Компания наконец получила полное право обернуться, как будто бы невзначай заметив того, кто вроде бы нарушил их покой, - а на самом деле давно уже нарушил порядок мыслей, - без намека на то, что все они ждали его появления. Молодой человек в ужасно дешевом, но аккуратном и чистеньком пальто, а еще в странновато-старомодной кепке осторожно, не издавая ни малейшего скрипа, закрывал задвижку на резной калитке, а потом обернулся и улыбнулся им настолько очаровательно и ясно, что все тетки мгновенно поняли, что млеют.
- Азалию лучше выращивать на северной стороне дома, там достаточно света, а прямые солнечные лучи ей неполезны, - внезапно разразился советом парень, направляясь мимо группировки к двери. Удивительно – из уст любого другого человека его возраста такая фраза могла бы прозвучать вульгарно и даже нагло, но голос этого парня прямо дышал таким доброжелательством, такой жаждой помочь и таким безумным радушием, что женщина, говорившая про цветы просто-таки растаяла на глазах – и видно было, как она поменяла мнение о постояльце своей подруги.
- О, благодарю вас за совет, - добродушно сказала она, чуть высокопарнее обычной своей речи. Парень с неизменной улыбкой приподнял кепку, как будто шляпу, всем своим бесконечно радушным видом говоря «всегда пожалуйста», потом прошел мимо них к двери дома, вошел и опять же, аккуратно, без скрипа и стука, закрыл ее за собой. Команда сплетниц на время остановила разговор в молчании, каждая о чем-то думала, и предметом мыслей явно были не азалии.
- А ты говорила, тощий он, - прервала тишину своим привычным вечно недовольным тоном пожилая барышня с рубиновыми серьгами. – Худой – да сейчас все такие, гонятся за этой худобой, ненормальные, - она очень показательно и чуть ли не гордо тряхнула упитанной и потому еще не обвисшей по-старчески рукой.
- Это сейчас уже, ты его месяц назад не видела, там едва ли не одни рёбра были, - фыркнула старушка в юбке. – Да я и удивлена, что он еще пришел в нормальное состояние, ест-то одну овсянку, видела я, с чем он из магазина приходит. Видно, ни на что другое денег не хватает. Но ты смотри – без денег – а не бездельничает, работает, в кафе где-то, кажется, тем более, образованный парень. Как он тебя с азалией... – и она неопределенно усмехнулась. Все замолчали.
- А как, ты говоришь, зовут-то его? – спросила вновь рубиновая барышня.
- Васко. Васко де Бланка.
И все опять замолчали.

***
Странствовал в молчании пленник немоты.
Стон во сне нечаянный, робкие следы -
Пыль их заметала ли, прорастала рожь…
Только нераскаянным не умрешь. ©

Аристократия... все аристократы без исключения считают, что это – в крови. Что такая черта, как «синдром белоручки», что элитные заказы в кафе на завтрак, старое, выдержанное в подвалах изумительно вкусное вино на обед и ди’флопе с семечками кациуса на ужин – это все не само собой разумеется, вырабатывающееся поколениями, и что обычный человек не может есть ди’флопе, а аристократ – не может рубить дрова, например. Но времена меняются, и хоть герои нашего времени по-прежнему остаются всегда почти неизменными с мелкими поправками, то сейчас дровосек уже не скажет барину, который вздумал срубить дерево, «это наше дело, крестьянское, а вы ручки намозолите», а будет спокойно смотреть со стороны на это дело, нисколько не утруждая себя участием и даже уважением. И было ясно как день, что сейчас никто, абсолютно ни одно живое существо, не собирается отговаривать Васко от работы официантом или же помогать ему с этой работой.
Раньше он, наверное, в силу своей привязанности к идеям Темного Лорда, счел бы низким пребывание в маггловском районе какого бы то ни было города, счел бы недостойным своего общества общение с какой-то пожилой магглой, имеющей тенденцию обсуждать с ним всех и вся в округе, которую обязательно надо было вежливо терпеть и постоянно уверять, что он замечательный и добрый, своими поступками - типа помыть кофеварку или помочь ей посолить огурцы. Он счел бы отвратительным ездить в душных трамваях, когда есть такая волшебная штука, как трансгрессия, жаться в этой толпе, прыгать на подножку на полном ходу, цепляться, толкаться, еле дышать, когда легкие просто к ребрам в этой давке придавливает; он бы никогда не стал бы работать в таком мерзком местечке, как то безымянное кафе за десять остановок от его дома, где еще начальник – зверь и все время чем-то недоволен, при его образовании, при его способностях – но это была единственная работа, куда его взяли, и он, надо сказать, сейчас был счастлив, что не вынужден подыхать с голоду, живя на те жалкие остатки денег, полученных им в качестве подачки от брата. Но Азкабан и впрямь ужасно сильно меняет людей – и почти всегда добавляет в их характер отнюдь не ложку мёда. Кто-то выходит ожесточенным, кто-то – безразличным ко всему – если вообще выходит оттуда; Васко был изменен по-другому, из Васко взбили такое изумительное тесто за эти два месяца кошмара, что плюс ко всей его нерешительности и трусоватости прибавился непрекращающийся, жуткий, безудержный страх.
От страха не спасало просто ничто – ни время, ни здравые мысли, никакие силы разума. Васко боялся всего, что ни попадалось у него на пути; он шугался от малейшей тени, едва ли не спал при свете, без конца оглядывался, по вечерам отправляясь домой с работы; это уже нельзя было назвать просто страхом, это был страх суеверный, страх просто уже необоснованный, самая настоящая мания преследования. Он боялся трансгрессировать, боялся применять магию, считая, что ее смогут проследить из Лондонского Министерства, ему все время казалось, что кто-то преследует его, кто-то ищет его и скоро, несомненно, найдет. Деланное радушие с окружающими его магглами – впрочем, весьма качественно созданное, бесспорно – и чуть ли не судорожная тряска в комнате, если он не сразу мог заснуть и вынужден был о чем-то думать. Последняя случайная встреча с Хиндерами вообще усилила его бешеную боязнь повстречаться с очередными своими недругами – да просто с людьми, которые могли бы сдать его властям, а таким образом сразу лишить права на жизнь. Он справедливо решил, что в большом городе с кучей людей его будет сложнее найти, чем в каком-нибудь даже лесу на краю мира, но даже мысль о том, что ему удалось «затеряться» никаким, абсолютно никаким образом не спасала. От прежнего франтовства и самоуверенной напыщенности движений не осталось и следа; тот, кто посмотрел бы на него настоящего, в момент, когда он ничего не строил из себя позитивного и оптимистичного, увидел бы лишь загнанного в угол человека, который при виде каждой тени готов зажмуриться, закрыть голову руками и закричать «Не надо!».
А сейчас Васко, как законопослушный гражданин (оставим в прошлом всякое-разное, сейчас он опять поменял фамилию и порвал с Монтсерратом), носился в своем стильном женском фартучке (другого не нашли для мужика, что!) по кафе, собирал в кучу мысли и заказы и только молился Мерлину, лишь бы не забыть, к какому столику что принести и где дольше ждут. Однажды он уже страшно прокололся, посчитав, что какие-то люди возле окна только пришли и к ним можно подойти позже, и так забегался, что в итоге заставил их вызывать администратора, - и на кого попала жалоба? – конечно же, на вашего покорного слугу! А та наглая девчонка, что каждые пять минут бегает курить, а на самом деле – в магазин отовариваться? А тот пацан с лицом дауна, который сидит в каморке и разгадывает кроссворды? А тот мужик с мордой водителя троллейбуса, вечно пьяный в стельку? И никого не волнует, что Монтсеррат (а ныне – де Бланка) не курит, не пьет и не любит кроссворды, это его проблемы, что он один работает и при этом не обслужил ту самую несчастную пару! Тогда он был на краю увольнения, как это не страшно – и только очередные унизительные мольбы заставили начальство смилостивиться и «дать ему еще один шанс».
- Добрый вечер, что будете заказывать? – спросил на автомате по-испански взмыленный Васко, подскочив к одному из столиков, за которым в одиночестве сидела очаровательная девушка. Впрочем, не время было смотреть на ее очаровательность; Васко смотрел на ее лицо, и осознавал, что она не особенно поняла его слова. В общем, догадаться можно было, но Монтсеррат решил пустить в ход свое идеальное знание английского, чтобы девушка чувствовала себя комфортнее, все-таки, универсальный язык. – What's it gonna be? – повторил он с улыбкой.