Отправлено: 31.08.11 11:38. Заголовок: four of a kind

зубы в мешке не утаишь

участники: все мародеры, наконец-то
время и дата: середина второго курса, вечер и далее в ночь
сюжет: как мы узнавали, отчего бабуля нашего Рема так болезненна вот уже два года каждый месяц.

 Отправлено: 31.08.11 23:34. Заголовок: Здесь и сейчас возвр..

Здесь и сейчас возвращались все старые воспоминания.
Римус знал, что навсегда запомнит то, что произошло с ним той весной; даже если бы он был слеп, глух и не чувствовал прикосновений, он бы в один миг обрел все чувства, чтобы запечатлеть этот момент в своей памяти. Зрение, чтобы вечно видеть эти дикие, сияющие глаза, в которых отражалось испуганное лицо ребенка; слух, чтобы слышать бесконечное рычание и хриплое дыхание возле самого уха; и, наконец, осязание, чтобы постоянно ощущать кожей жесткую шерсть, и чтобы эти уродливые шрамы загорались на его коже красными полосками снова и снова. Он даже не старался отогнать это воспоминание: все равно, каждый месяц, когда над головой загорался блестящий шар Луны, ему приходилось вновь видеть, слышать и чувствовать все то же самое, но теперь он возрождал это в себе. Он сам становился своим воспоминанием, маленькой его копией, безумным всполошенным волчонком, который пускался в марафон по лесам. Римус уже не раз просыпался за много километров от того места, где его настигала Луна. Его мать была слишком сердобольной женщиной, чтобы привязывать его – а может, слишком боялась, что сын воспримет это как наказание, и его затаенная злоба выплеснется на нее, когда он примет волчье обличие. Отец как-то раз привязал его на веревку в сарае, но в исступлении звереныш перегрыз ее. А когда отец принес цепь, за ночь волчонок исцарапал себе горло в кровь. Мать не смогла смотреть на это, и теперь Римус, как прежде, возвращался в лес каждый раз, когда светила полная луна.
Времени оставалось немного. Ближе к ночи Люпин уже чувствовал, что на него накатывает мягкая, но неотвратимая волна: паника, злость и желание бежать что есть сил не глядя. Еще до Хогвартса, очнувшись в незнакомом месте, Римус думал, как было бы хорошо никогда не вернуться. Остаться жить в лесу, добывать себе пищу и однажды примкнуть к себе подобным, чтобы на его шрамы не смотрели, как на язвы прокаженного. Его мать постепенно прекратила общение со всеми своими приятельницами; какая-нибудь благовоспитанная миссис тянула руку, чтобы погладить мальчика по голове, но, увидев его шрамы, бессознательно ее отдергивала. Как будто бы можно заразиться оборотничеством через прикосновение. Хотя женщин мало пугала перспектива каждый месяц обращаться в чудовище – их больше волновали шрамы на лице. Миссис Люпин прижимала сына к себе и говорила, что им пора идти, больше никогда не заговаривая со своими приятельницами о Римусе. Ей не хотелось признавать, что мальчик болен чем-то, она просто считала это его «недостатком». Многие ровесники Римуса разбрасывали игрушки, грубили родителям, общались со старшими ребятами – местным хулиганьем, с которым сладу не было, - а Римус был идеальным ребенком. Не считая того, что был оборотнем.
В спальне мальчиков Люпин заканчивал последние приготовления. Он делал вид, что уезжает навестить не то больную бабушку, не то матушку, не то тетушку… словом, ему каждый раз приходилось врать, что без его присутствия дома не смогут обойтись. В этот раз он условился, что встретился с приятелями возле Большого зала, а до этого будет в библиотеке, чтобы беспрепятственно проникнуть в спальню и собрать необходимые вещи. К своим больным родственницам Римус «ездил» с небольшим узелком – в нем была одежда, в которую он облачался после превращений. Как правило, после этого в Больничном крыле мадам Помфри насильно переодевала его в пижаму, но туда нужно было еще добраться. Еще он брал с собой восстанавливающее зелье – на случай, если он повредит себе настолько, что не сможет ходить. Дамблдор предупреждал его об этом, но Римус даже в образе волка был не настолько буен, чтобы разбивать голову в кровь о стены его темницы – Визжащей хижины, если говорить точно. Он еще не был достаточно взрослым, чтобы вместе с остальными посещать Хогсмид, но знал, какие легенды ходят про эту недавнюю постройку. И только он один знал, что никаких призраков там нет, но охотно поддакивал всем байкам, которые Сириус и Джеймс рассказывали раскрывшим от удивления рот гриффиндорцам, когда они все собирались в гостиной возле камина.
Собрав свой нехитрый скарб, Римус последний раз взглянул на себя в зеркало. Кто знает, может быть завтра он обнаружит, что его лицо превратилось в кровавую кашу. Он думал об этом со спокойной обреченностью, как ребенок, который с детства учится жить без ноги. Из зеркало на него смотрело отражение: худой, утомленный мальчишка с немного растрепанными русыми волосами, немного курносый, со впалыми щеками и парой розовых полос, идущих от носа до правого уха – шрамы. Эти шрамы росли вместе с ним, и иногда Люпину казалось, что это улыбается его внутренний зверь. Он всегда готов сказать: «Здравствуй, я здесь. Жду, когда наступит полная луна, чтобы снова выйти на прогулку. И почему ты меня так не любишь»?
Осторожно выглянув из-за двери спальни, Римус прошел в гостиную. Быстро пройдя ее, чтобы не столкнуться с кем-нибудь, он вышел из-за портрета Полной Дамы и направился прямиком в кабинет Дамблдора. Друзья ждали Римуса возле Большого зала, и ему было неприятно, что приходится их обманывать. Но пусть лучше они считают, что он забыл про них, чем задают лишние вопросы. Если они узнают…
С момента знакомства с Джеймсом, Сириусом и Питером Римус знал, что не сможет хранить свою тайну вечно. Он неохотно делал шаги к сближению, зная, что каждый из них приближает его к публичному позору и унижению; он даже позволял называть себя чопорным и высокомерным, хотя это были последние слова, которые о нем можно было сказать. Но он не мог пойти против естественного желания любого мальчишки иметь друзей, да еще и таких, как Поттер и Блэк, которые уже на первом курсе сияли ярче многих звезд-старшекурсников. Как бы Римус не уговаривал себя, что их дружбу не ждет ничего хорошего, он пошел на поводу у своей слабости и выбрал сближение. А теперь понимал, что нужно отдаляться, чтобы сохранить себя втайне. Но в силу своей мальчишеской тоски по приключениям и той сильной привязанности, что возникла между ними за год, просто не мог найти в себе силы сделать это. Такому роду людей, как Римус, всегда проще найти силы на то, чтобы терпеть, чем на то, чтобы сделать что-нибудь. И он продолжал мучиться, забываясь каждый раз, когда смеялся удачной шутке остряка Поттера или восхищался очередной выходке Сириуса.
Римус продвигался по коридорам, как шпион, постоянно озираясь и вздрагивая от каждого звука, который только мог бы показаться звуком приближающихся шагов. Возле кабинета Альбуса Дамблдора он остановился. Он никогда не проходил в кабинет директора. Люпин знал, что директор сам выйдет к нему. Он никогда не опаздывал, но несколько минут мальчику все же приходилось созерцать угрюмую горгулью. Он видел ее только во время полнолуний, поэтому ее странный силуэт уже вызывал у него страх. Эта горгулья словно была его палачом – когда Римус встречался с ней, он понимал, что назад дороги уже не будет, и ему еще раз придется пережить этот ужас. Поэтому однажды, когда он увидел похожую на картинке в какой-то книге, он вздрогнул и выронил книгу. Тогда Сириус посмотрел на него удивленно и спросил, что с ним случилось, а Римус еще с полминуты не знал, что ответить, просто стоял и мотал головой. Он не мог объяснить Блэку, что при виде этой горгульи будто внутри что-то сжималось, какая-то ледяная рука брала мальчишку за сердце и сдавливала его. И так продолжалось до тех пор, пока не выходил Дамблдор, после чего они с Римусом спускались вниз и выходили на улицу.
Весь путь они проделывали молча. Пару раз директор пытался что-то говорить – возможно, наставления или просто утешения, но Люпин не слышал их и не отвечал. Он был слишком погружен в свои мысли. Он смотрел на свои ботинки, спешно перебирающие темную траву или снег – в зависимости от времени года, - и не мог отделаться от ощущения, что видит свои ноги в последний раз. Римусу постоянно казалось, что он навсегда останется непонятным существом со свалявшейся шерстью, которое будет бегать по лесу, пока его не застрелит охотник или лесник.
То, что происходило дальше, Люпин наблюдал как в тумане: Дамблдор взмахивал палочкой, Ива замирала на минуту, и в этот момент гриффиндорец нырял в нору под ее корнями. Прошлой ночью выпал первый снег; чтобы попасть в нору, нужно было проползти на коленях, и брюки моментально испачкались, но Римус не обращал на это внимания. Ему чудилось, что он опаздывает, и что вот-вот превратится в зверюгу, которая застрянет в узком земляном коридоре и будет биться всю ночь, пока не выберется наружу или не задохнется. Римусу было очень страшно, но он смело продолжал движение вперед, в темноту Визжащей Хижины.
Его полнолунное обиталище было устроено без изысков: обычная земляная хижина, лишенная даже маломальского намека на мебель и освещение. Слабый луч света проникал в комнату сквозь единственное окно, находившееся довольно высоко даже для того, чтобы оборотень смог выбраться через него. Римус с грустью поднял голову к окну, сквозь которое проникал грустный лунный луч. Он снова остается один в темноте, наедине с собой и своим страхом.
Ему всегда было страшно. Он не мог привыкнуть к этому томительному ожиданию, через которое ему приходилось проходить каждый раз в полную луну. Когда в детстве ему снился дурной сон, Римус всегда знал, что может позвать маму, и она скажет, что ему все приснилось. Теперь – он точно знал – ему не снится, и мама больше не придет.
Сидеть в этой темноте и ждать, когда лунный луч, распластавшийся по полу, наконец призовет тебя к себе – все равно, что стоять у стены с завязанными глазами и ожидать расстрела. Здесь в голове перемешалось все – страх неотвратимого и надежда на то, что может быть, в этот раз, все обойдется. Может, в этом месяце ты случайно съел что-нибудь, что тебя исцелило. Или сказал какое-нибудь заклинание. С начала своей учебы в Хогвартсе Римус не раз пытался найти какое-нибудь средство против своей болезни в книгах, потому что не верил взрослым, которые говорили, что лекарства нет. Но он не мог изучать их открыто, потому что боялся: он думал, что если кто-то хоть раз заметит его интерес к оборотням, то мгновенно догадается о его сущности.
Как всегда, ему хотелось плакать. Жалящее чувство одиночества. И чувство страха, заставляющее свернуться клубком на ледяном полу в ожидании. Римус лежал, прижавшись правым ухом к промерзшей доске и дрожал. Пальцами левой руки он держался за воротник рубашки, чтобы хоть немного согреть их. Он знал, что следовало бы снять одежду, потому что иначе она придет в негодность после превращения, но не мог этого сделать – в Хижине было слишком холодно. На Римусе была лишь тонкая рубашка; узелок с вещами он предусмотрительно оставил в тоннеле, ведущем в Хижину, чтобы зверь до них не добрался.
В двенадцать лет стыдно плакать, но Римус не мог сдержаться. Он знал, что его никто не увидит, поэтому мог не бояться. Интересно, что бы сказали его приятели, если бы увидели его в таком жалком виде – Люпин, лежащий на полу и дрожащий от холода, всхлипывающий и утирающий слезы рукавом рубашки? Такой же плакса, как этот Нюниус-грязнуля из слизеринских подземелий. Такой же никчемный книжный червяк, да еще и оборотень в придачу.
В эту ночь было особенно одиноко и холодно. Люпин представлял, как Мародеры узнают его секрет. Как они озадаченно переглядываются: Джеймс и Сириус пытаются осознать, что их (теперь уже несомненно бывший) друг – лжец и загадочная зверушка, а Питер настороженно стреляет глазками туда-сюда, чтобы уловить первую реакцию мальчишек и поддержать ее. Как они кривятся, и кто-нибудь – да, Джеймс или Сириус, - произносит: «Иди к дементору… ты такой же червяк, как и Нюниус». Или что похуже. Разыгравшееся воображение живо рисовало Римусу, что с ним может случиться, и что ему скажут. Он не хотел терять те частички радости, которые были у него сейчас. Но в темную холодную ночь перед полнолунием ему так не хватало сидящего рядом друга, который бы ободрил его и напомнил, что утром этот ужас закончится, и жизнь снова будет простой и приятной. Хотя бы недолго.
И вот луна подошла совсем близко. Это снова происходило.
Римус почувствовал, как все волоски на теле встали дыбом. Его била дрожь: он спешно и с большим трудом вынул руку из-за пазухи, заметив мельком, что ногти на ней начали стремительно расти. Через миг ему уже стало не до собственной руки – он почувствовал, как этот холодный, мрачный лунный свет зовет его к себе. Он словно обрел материальную основу; он стал притягательным, чистым и свежим, его хотелось пить большими глотками, хотелось уцепиться за него… когтями… и порвать… на мелкие кусочки. Люпин уже не чувствовал себя человеком. Клыки заострились, глаза налились кровью, его тело деформировалось, вытягиваясь и покрываясь серой свалявшейся шерстью. Кое-где, на месте розоватых ниточек шрамов, вспухали огромные коричневые рубцы, лишенные шерсти. Горло невыносимо раздирало, и все тело пронзало желание слиться с этим лунным светом и растерзать его полностью. Во всем теле разыгралась война – и сначала было больно, каждый сустав будто выкручивало тисками, кто-то будто разбирал тело мальчишки и собирал его заново, ставя привычные кости на новое место; но потом от боли ничего не осталось. Вся жизнь была сосредоточена в этом бесславном куске Луны, который было видно сквозь высокое окошко.
Теперь он выглядел иначе. Он стал выше; его фигура теперь напоминала волчью, но как если бы лесной зверь вздумал ходить на задних лапах. В нем уже мало осталось человеческого: заострившиеся и покрывшиеся шерстью уши, тонкая зловонная пасть, полная острых зубов, остроносая морда, когти на руках и ногах и тощая метелка хвоста. Он был весь в шерсти, которая отсвечивала каким-то странным серебряным цветом в свете Луны. Но больше всех изменились его глаза – из серо-карих они превратились в бездонные, налитые кровью белки, а зрачки расширились настолько, что закрыли собой всю радужку. Они больше напоминали черные дыры, плещущиеся в кровавых озерах. Черные дыры, озаренные сумасшедшим блеском, сияющими отсветами полной луны.
Римус поднял волчью морду к небу и завыл.

 Отправлено: 01.09.11 02:19. Заголовок: Джеймс раскачивался ..

Джеймс раскачивался с пятки на носок и запихивал руки в карманы так глубоко, что они уже сдались и доставали до колен. Джеймс корчил недовольные гримасы, но стоически, как ему казалось, отмалчивался: молчал Сириус, молчал Пит, а говорить с самим собой даже сейчас казалось идеей, не лишенной нездорового идиотизма. Джеймс бы уже давно начал болтать без умолку на любую из трех тысяч тем, которые посещали его голову каждые пять минут, да несколько его попыток были пресечены Сириусом. Как на него не посмотришь, как рот не откроешь, он тут же кидает на тебя взгляды, исполненные тоски и разочарования во всем болтливом (а может быть, и в очках) человечестве. Худшее, что можно было придумать – вот оно, вот. Джеймс Поттер поджал губы и свел брови к переносице, повертел головой и раздраженно фыркнул, похлопал ладонью по ноге, аккомпанируя внезапно проскочившей в голове песенке. Он совершенно точно совершал подвиг в этот момент, хотя никто, возможно, и не догадывался. В холле у Большого Зала было холодно и как-то совсем безлюдно. Возможно, до интересного финала оставалась всего одна мелкая минутка, но Джеймс ни разу в жизни не дотерпел до конца интересной истории: в его привычках было этот конец из рассказчика вытрясти.
- Чепухня какая-то! – не вытерпел он, от переизбытка чувств пихая Питера в бок.
Джеймс даже подпрыгнул на месте, до того его поразила мысль о том, чем они занимались в последние две недели. Это было до того невероятно и непредставляемо, до того расходилось с золотым стандартом дружбы в Джеймсовой голове, что хотелось безо всякой там методичности покромсать все страницы в книжках про оборотней, а из последней накатать шариков и – вот тут уже с крайней сосредоточенностью - катапультировать все в подозрительного Сириуса. А потом очень по-взрослому и по-мужски понестись к Римусу и пожать ему руку – и чтоб загадочно, то есть ни слова при это не говоря, а просто вот так вот. В глаза еще можно посмотреть, со значением.
Джеймс от нахлынувшего возмущения даже говорить ничего не стал, просто пропыхтел что-то невразумительное и принялся почти бегом передвигаться туда-сюда мимо Питера и Сириуса. Ну заболела у человека бабушка, что его, на костер теперь? Ну много у человека бабушек! А Сириус, а, хорош гусь! С его-то семейным древом таким железным доводам не верить! Да это были не просто железные, это же.. ну это… Джеймс остановился как вкопанный и возопил на весь замок:
- Да куда же он дракл его за ногу подевался-то!
И проехался растопыренной пятерней по волосам с таким ожесточением, что волосы от передавшегося ужаса встали дыбом еще более конкретно, чем обычно. Джеймс подскочил к Питеру и Сириусу и схватил обоих за рубашки, пытаясь хоть немного потрясти телами сомневающихся в воздухе.
Он сам рылся в книгах с бешеным энтузиазмом эти последние две недели. Джеймс Поттер терпеть не мог запах библиотеки, мадам Пинс с ее «вы-необразованные-маленькие-идиоты» взглядом, и книги – книги он тоже не любил. Все, в которых были сноски на серьезные трактаты на латыни. Все, в которых упоминалось больше двух дат и больше десяти слов с туманным значением. Джеймс Поттер, вообще говоря, терпеть не мог все непонятное, и был бы рад заполнить мир четкими фактами, если бы представилась такая возможность. И, как сказал Сириус, когда пихал его на этот подвиг, такая возможность – вот она. Римус исчезает каждый месяц – факт. Все бабушки и тети разом болеть не могут – второй факт. Тут Джеймс возражал и приводил в пример эпидемию чумы, а потом пытался воззвать к дружескому рассудку, называя его тупым кальмаром. Но в конце концов он и сам уверился в наличии тайны – это пришлось утаить от лучшего друга до того момента, когда выяснится, что лучше делать: покаяться или победно вскинуть руки. Джеймс даже слегка поубеждал в этом Питера, на которого долго давить не нужно было. В конце концов он обнаружил себя врущим Римусу про дополнительные и очень страшные задания, которых их с Сириусом наградили за навозную бомбу в кабинете Трансфигурации. Выходило довольно правдоподобно, и Джеймс продолжал зевать над рисованными оборотнями. Раз в месяц. Ну и что. Ну, под полнолуние, но…
- Может, это его тети – оборотни? – с надеждой забросил удочку Джеймс. Противное состояние, как ни крути. Жизнь удалась, друзей себе нашел, других – ну точно уже не надо, потому что и эти крутые. А тут надо заставить себя сомневаться в одном из них. Джеймс разжал пальцы и отошел на пару метров, чтобы пнуть ботинком стенку. Если бы примерно двадцать минут назад Римус объявился, или хотя бы сейчас объявился, показал чемодан, котомку или пакетик – какая разница! – сказал, смущаясь, как всегда, что как только тетя выздоровеет, он сразу обратно… Джеймс бы не сомневался ни секунды, события после этого были бы просты и приятны: подраться с Сириусом за две недели в худшем месте на Земле, помириться с Сириусом – еще быстрее, чем подумать, что надо бы подраться, радостно пихнуть Пита, хлопнуть Римуса по плечу и сказать что-нибудь такое вроде – «Ну, бывай!». Из разряда страшно важного и страшно сознательного. Но Римуса сейчас тут нет, и кто знает, где его носит. Может, опаздывал на поезд. А может – Джеймс даже зажмурился и раз десять повторил про себя «ну уж нет!» - спешил куда-то до полной Луны. Оборотни же должны спешить куда-то. До Луны.
- Все, пошли, - решительно сказал он, отряхиваясь от всех мыслей разом. Дожидаться согласия остальных было как минимум глупо – командовать общими действиями был рожден Джеймс и только Джеймс, и это была непреложная истина. И его просто сложно было уломать на что-то другое, если он вбивал конкретное нужное себе в голову.
Поэтому Джеймс решительно завернул за угол и направился к холлу. Еще один поворот. До отбоя оставались, наверное, считанные минуты, и Джеймс с деловым видом принялся останавливаться через каждые десять метров и прислушиваться, не идет ли кто по направлению к ним. Уже у самого главного холла он подумал: без мантии, пожалуй, даже страшновато. И чего не взяли сегодня с собой? Он хотел было поделиться этими наблюдениями с Сириусом и Питером, но внезапно услышал то, что темной ночью хотелось услышать меньше всего: голос профессора Дамблдора.
Джеймс оглянулся на друзей и скорчил недовольную гримаску, но она, в общем-то, была в молоко: директор сказал какую-то витиеватую фразу и добавил:
- …Римус.

 Отправлено: 01.09.11 03:03. Заголовок: Если бы меня попроси..

Если бы меня попросили представиться и рассказать о себе, я бы никогда в жизни не назвал себя любителем всяких тайн там и мистики. Нет, посидеть в гостиной и порассказывать девчонкам страшилки – это всегда пожалуйста, но то, что было у меня сейчас на уме, не лезло просто ни в какие ворота. Вообще, когда слышишь о чем-нибудь страшном, странном и как-либо из ряда вон выходящем, единственная мысль – ну, это-то не про меня, и со мной никогда не случится. Мне не хотелось бы сглазить, но по сути, я ничего уже не смогу поменять. Только надеяться, что мы с Джеймсом ошибаемся в своих догадках.
Тем временем, мы все – я, Джеймс, наши догадки и Пит – стояли возле большого Зала и ждали нашего наиболее уравновешенного друга. Предположительно, он засиделся с какой-нибудь особенно толстой и заумной книгой, написанной на древнем языке майя без приложенного кода для дешифровки. Как раз такую литературу он обычно предпочитал, так что в библиотеке задерживался нередко. Но в тот день мне было как-то особенно тревожно, как будто во мне вдруг проснулось годами спавшее третье око, в районе недовольно бурчащего от голода живота. Наверное, потому что Римус снова, как и каждый месяц, собрался навещать какую-то особенно болезненную родственницу.
Так уж вышло, что я всегда был подозрительным. Или, скажем, просто не склонен верить всему, что мне говорят. Но не доверять Джеймсу или Римусу мне было как-то даже стыдно. Я вообще не думал, что с моей-то фамилией и семейством буду общаться вообще хоть с кем-то. Мне никогда не хотелось на Слизерин, я как ребенок алкоголиков – дома насмотрелся, не хочу превратиться в такое же дерьмо.
Но как только Шляпа выкрикнула «Гриффиндор» так громко, что я до конца дня не слышал одним ухом, я боялся только одного – что вот я сейчас сяду за стол, и благополучный Джеймс Поттер, с которым мы буквально часа четыре назад подрались и заодно побратались в поезде, и который только что услышал, что я из Блэков, отсядет от меня и больше никогда со мной не заговорит. А он ни слова не сказал, пихнул меня в плечо так, что я чуть с лавки не свалился, и сказал, что так и знал, что я тоже на Гриффиндоре буду. И сидит смотрит, кого еще к нам распределят. Я его чуть не обнял, честное слово. Но на всякий случай тоже пнул.
И Римус – ну казалось бы, уж умнее него на всем курсе не найдешь, и все заклинания всегда лучше всех выходят именно у него, что он шляется с нами, раздолбаями? Ладно Пит, он с нами из-за Джима, этот чувак как-то притягивает к себе людей – и я не шучу, он перезнакомился уже наверное со всеми в этой школе, и я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь хоть козлом его назвал. Но почему с нами Рем – это для меня тайна, покрытая мраком, но я предпочитаю об этом не думать и просто получать удовольствие от всей той фигни, которой мы занимаемся.
И после всего этого я смею подозревать своего друга – и ладно бы там в том, что он с ужина пирожные крадет и хомячит по ночам под одеялом, пока мы дрыхнем голодные, так нет же. Вот уже несколько недель мы посвящали все свободное время библиотеке, заставляя всех сидящих там рефлекторно закрываться руками, ожидая летящей грязевой бомбы. Искали мы в этой обители целомудрия и непорочности все, что связано с оборотничеством – как узнать оборотня в повседневной жизни, есть ли у них какие-нибудь привычки, фобии или еще что-нибудь, что даст нам уверенность в таких ужасных догадках. Потому что спросить такое в лоб – это, конечно, полная хрень, потому что если это окажется неправдой, я больше никогда Римусу в глаза посмотреть не посмею. Мне и сейчас-то неловко.
Я буквально уже тонул во всей этой ерунде, мне даже в тенях на полу чудились контуры волка, воющего на луну. И мысли у меня были последние недели примерно такие: «интересно, что сегодня на ужин, может, мясо. Волки, кстати едят мясо. Интересно, оборотни едят мясо? Потому что Римус точно ест, я помню». И вот так я абсолютно с любой темы мог съехать на волков, оборотней и Римуса.
Тем временем, Джим уже буквально весь изнылся и успел испихать меня во все места от скуки, пока мы стояли у Большого Зала и нервничали. Это его стиль нервничания – скакать, охватывая собой максимум обозримого пространства, тискать всех подряд, драться со мной и растягивать собственные карманы. Я вот предпочитаю молчать. А Пит обычно ждет какой-нибудь команды, что ли. Ну то есть, Джеймс должен сказать – Питер, теперь волнуемся! И Пит волнуется.
– Точно, все его тети – оборотни, и он ездит каждый месяц рассаживает их по вольерам, как заботливый племянничек.
Я уже хотел было пнуть его хорошенько подо что-нибудь, чтобы разрядить атмосферу, или даже подраться, благо, предлог нам для этого не нужен был, и времени это занимает прилично, но тут он наконец решился прервать наши страдания и привести сто пятьдесят раз повторенный план в исполнение. И мы, как это всегда бывало, послушно пошли без каких-либо раздумий. Подозреваю, однажды мы так и умрем. Будем стоять на краю пропасти, Джеймсу станет скучно, и он скажет – Все, пошли. И мы пойдем.

Пройти они успели немного. Через несколько поворотов, когда уже подходили к выходу из замка, внимательно прислушиваясь к малейшим шорохам, – хотя, им обычно и так не попадало, – они услышали совсем не то, что хотелось бы или хотя бы ожидалось. Это был профессор Дамблдор, чья манера речи однажды даже снилась Сириусу ночью: профессор сказал, что Сириус умрет завтра же, и тот был счастлив до потери пульса, и счел, что все идет как должно, если ему об этом сказал Дамблдор. Но в этот раз он говорил не о мудром ходе жизни или чем-то еще таком в своем фирменном стиле. Вообще, они не слышали, о чем он говорил, но от слова «Римус» Блэк почувствовал, как мурашки ползут по его спине, и сглотнул. В горле пересохло.
Одно дело – думать о чем-то абстрактно, даже предполагая, и совсем другое – узнать, что вероятность твоей правоты близится к сотне, особенно когда ты чуть ли не впервые в жизни абсолютно, совершенно ни в какую не хочешь быть правым. Сириус прижал палец к губам и, на цыпочках подойдя к углу, за которым слышалась неразборчивая речь, дождался, пока она почти совсем утихнет, и выглянул.
– Остается надеяться, что оборотень из них Дамблдор, и Римус пишет о нем курсовую, – прошептал он, повернувшись к друзьям, и, выждав где-то с минуту, решил, что уже наверное пора идти.
Выйдя из замка, мальчики осмотрелись и увидели две темных фигуры, удаляющиеся в совсем уж неожиданную сторону. Сириус считал, что они пойдут в какое-нибудь тайное место в Запретном Лесу, но Римус и его провожатый направлялись, кажется, к Гремучей Иве. Эта зараза оставила Блэку столько синяков, что приближаться к ней соблазна было мало, но Джеймс уже показал рукой «вперед», и обычно это означало «не время для сомнений». Тем временем, высокая фигура огляделась по сторонам, задержав взгляд на них всего на долю секунды. Все это время они крались, прячась в тени замка, и теперь оставалось только думать, заметил их профессор или нет.
Тень кончалась, так что им пришлось остановиться и наблюдать за происходящим издалека, не выходя на освещенную луной площадку. Тут профессор одним мановением волшебной палочки заставил это безжалостное дерево замереть, – Сириус на всякий случай глянул, не остановилось ли вдруг время, и способны ли Джеймс и Пит все еще двигаться, – и вошел куда-то внутрь ствола, пропустив их друга вперед. Через некоторое время, он вышел и быстрыми шагами, не оглядываясь, вернулся в замок, даже не обернувшись в ту сторону, где они стояли. Юные шпионы, не озираясь, добежали до Ивы и сели на траву в безопасном расстоянии от ее ветвей-плетей, глазами выискивая что-нибудь, что помогло бы им войти внутрь.
– Если мы правы, а я уверен, что мы правы, то входить туда слишком опасно. Что будем делать?
– Я все еще думаю, что оборотень – его тетя. Пошли!
И мы пошли.

 Отправлено: 03.09.11 15:14. Заголовок: Питер изо всех сил с..

Питер изо всех сил старался держать себя в руках и не походить на укушенного муховёрткой пикси. Того и гляди взлетит и примется носиться под потолком, врезаясь во всё, что сможет найти на своей новой высоте. А потом бах! - и лопнет от переполняющих его мыслей, предчувствий и опасений. Всё это копилось и множилось на протяжении последних недель так активно, что в голове им места стало определённо не хватать, так что они начали распространяться по всему телу, принося массу неудобств своему владельцу. От них сердце билось под олимпийским девизом: быстрее раза в два, выше, подбираясь к горлу, сильнее, даже внешние звуки порой заглушало. От них движения становились рваными, то полная атрофия, то резкий скачок энергии, грозящий вылетом пробок, тех, что в голове отвечают за здравый смысл. Отключись они, Питеру ничто не помешало бы уже давно подойти к Люпину и как бы между прочим так поинтересоваться, а знает ли он загадку: круглая, белая, в небе висит, по ночам за облаками прячется. Правильно, луна, а ты случаем не оборотень? Может, он бы и озвучил этот вопрос, если бы здравому смыслу не помогал страх. Питер боялся положительного ответа. Питер боялся отрицательного ответа. Питер боялся недоуменного взгляда, а, может, даже Римус нахмурится и как же тогда быть-то, как объяснять, что просто вот, такая мысль безумная в голову пришла, на самом деле, это вообще шутка, ха-ха, не смешная? Ну, ладно, забудем, пойду-ка я историю магии почитаю... Нет, такие вещи впопыхах не решаются, дело ведь не просто о ком-то, а лучшем друге! И поэтому пока ему лучше ничего не знать о догадках трёх четвертей их квартета. Так Джеймс сказал, а Джеймс плохого не скажет. Ну, разве что в адрес Снейпа. Или кого-то другого, кто ему не понравится. Или если задание домашнее зададут слишком объёмное. Или... ну, в общем, Питеру Джеймс ничего плохого не говорил. Разве что в тот раз, когда... так, не о том сейчас. Что бы там ни было сказано ранее, в этот раз слова Поттера звучали достаточно убедительно и Пит с большим энтузиазмом их поддержал. И с не меньшим энтузиазмом принялся помогать друзьям в поисках истины. С книгами он был дружен, но в библиотеке то и дело отвлекался, чтобы посмотреть на друзей, запомнить их в этот момент, а потом в далёком будущем, через год или даже два, вспоминать, как они втроём сидели в библиотеке, с сосредоточенным видом изучали книги, как мадам Пинс периодически как бы невзначай прохаживалась мимо них, проверяя, не затевают ли они очередную диверсию в её обители, как Джеймс то и дело взъерошивает волосы и проводит ладонями по лицу, забывая про очки и успевая поймать их в самый последний момент перед столкновением с полом, как Сириус браво набирает себе побольше книг, живо углубляется в изучение, водит пальцем по строчкам, хмыкает, комментирует, но ломается уже на середине третьей, начиная тратить куда больше времени на раскачивание на стуле и ковыряние в носу, как сам Питер болтает ногами и каждую страницу переворачивает с замиранием сердца, будто вот-вот и случится нечто невообразимое. Например, он увидит фотографию Римуса на одной из страниц, где выяснится, что ему на самом деле тысяча лет и он учитель Дамблдора, а в школу пришёл искать себе новых учеников, чтобы передать им секрет бессмертия. Или оборотень с картинки внезапно оживёт и попытается отхватить ему нос, который он норовил опустить всё ниже, будто в самом прямом смысле вынюхивал информацию. Но куда страшнее было представление о том, как он переворачивает страницу, видит что-то нужное, радостно восклицает "Нашёл!", привлекая внимание друзей, а из-за спины спокойный голос Люпина интересуется, что же такого интересного нашёл его товарищ и что они вообще тут все делают. Это заставляло Петтигрю время от времени воровато оглядываться, убеждаясь, что никто не подкрадётся к ним со спины и не раскроет их заговор до того, как они сами докопаются до истины. Только где же эта истина? Где же, где же, где?
Питер изо всех сил старался держать себя в руках, но когда Джеймс пихнул его в бок, подпрыгнул на добрых два фута и чуть не принялся бегать по кругу, но полосы движения были заняты Поттером, а переходить ему дорогу не хотелось. Поэтому Пит снова замер, прислушиваясь к шагам, но слыша лишь глухие удары взволнованного сердца. Большой зал был совсем близко и Питер очень жалел, что они не договорились встретиться внутри, потому что желудок нервно сводило, а еда позволяла мальчишке лучше думать. Ну, или, по крайней мере, успокаивала. Предлагать друзьям покинуть свой пост он, конечно же, не решился, продолжая стоять рядом с Сириусом и отслеживать перемещения Джеймса. Когда Поттер принялся вопрошать у древних стен о судьбе их друга несчастного, а после ещё и друзьям решил устроить встряску, Питер снова чуть не подпрыгнул, но на этот раз к силе земного притяжения прибавилась сила цепкой лапы Джеймса Поттера и Петтигрю остался на земле, лишь на мысочки поднялся, чтобы равновесие не потерять.
- М-может, он з-заснул? - предположил трясущийся Питер, голова которого дёргалась, как у китайского болванчика, даже после того, как его отпустили и вернули в состояние покоя, - Или он, ну, проголодался?
Тогда бы он пошёл сюда, как иначе, - подумалось Питеру и страшная мысль пронзила его голову, - А вдруг он уже внутри и ест без нас?
Ну, нет, речь всё же шла о Римусе, он бы так не поступил. Римус в их компании был самым ответственным и даже, как казалось Питеру, строгим. Петтигрю его даже чуть побаивался, с Джеймсом и Сириусом было проще, почти все свои мысли они сразу озвучивали, было вполне реально предположить, как они поступят в той или иной ситуации, в случае же Римуса одна загадка следовала за другой, а смелости для их разгадывания у Пита не хватало. Впрочем, ему было вполне довольно того, что Рим относился к нему вполне доброжелательно и всё же не будет забывать, что числился его лучшим другом, а даже лучшие друзья имеют право на личное пространство и личные тайны. Да, те самые, в которые так активно влезали сейчас три Марадёра в обход мнения четвёртого. Но ведь Римус добрый, он поймёт, простит и, может, даже будет благодарен? Доживём - увидим.
Питер молча изучал свои ботинки, слушая рассуждения о тётях Римуса и пытаясь представить заботливого племянника с котомкой мяса, куски которого он кидает то налево, то направо, проходя по длинному ряду тётушкиных апартаментов. Он так увлёкся, что чуть не пропустил момент, когда терпение Джеймса лопнуло и он ринулся вперёд. Следом двинулся и Сириус, который чуть отставал то ли для того, чтобы показать свою независимость и самостоятельность в решении вопроса перемещения своего тела в пространстве, то ли занимая наиболее выгодную позицию для пинка. Питер хлопнул пару раз глазами, опомнился и засеменил следом, держась за Сириусом, а то вдруг сейчас и ему пинок достанется. Хотя, с другой стороны, лучше пинок от Сириуса, чем лимонная долька от Дамблдора, голос которого предупреждающим маяком предупредил их о близких рифах наказания. Они замерли. Прислушались.
- Римус, так это ж наш Римус! - ахнул Питер, благо, ума хватило сделать это шёпотом, а после ещё и рот обеими руками закрыть, чтобы больше лишних звуков не издавать. Волнение достигало крайней точки, сердце прорывалось в голову, в ушах стучало так, что слова Сириуса остались для него неразборчивым набором звуков, которым Пит на всякий случай покивал, но глянул на Джеймса и снова замер, опуская руки и ожидая, когда сердце и слух вернутся на положенные места. Когда они двинулись к выходу из замка, сердце всё же отступило, но, перестаравшись, упало куда-то ближе к душе - в пятки, а у Питера снова возникло то самое ощущение, что преследовало его в библиотеке. Вот они сейчас откроют дверь, чтобы выйти из замка, а там стоят Римус и профессор Дамблдор и ждут их с полными укора взглядами. Или они откроют дверь, а на них как кинется разъярённый волк или не менее разъярённый Филч! И ещё вопрос, кто страшнее! Благо, за дверью никого не оказалось, лишь свежий ночной воздух и объекты слежки где-то впереди. Просто не верилось, что они действительно это всё делают. Что бы, интересно, сказал его отец, узнай он о том, чем его сын занимается вместо того, чтобы усердно заниматься и трудиться во благо семьи? Наверное, ничего бы не сказал, только покачал бы головой и отвернулся. Питу внезапно стало стыдно и захотелось повернуть обратно в замок, но разве мог он бросить друзей? Друзья - это всё, что у него было, главное его сокровище и не было ничего страшнее их потери. Потому и таскался за ними Пит повсюду - боялся упустить из виду, отстать и больше уже не нагнать. Кто знает, будут ли они останавливать свою бешеную гонку с жизнью ради него? Нет, ну как же, они ведь друзья. Друзья всегда подождут, а если что, прицепят на буксир и потащат волоком.
Снова слова-слова, теперь удалось разобрать главное - "пошли". Когда друзья говорит "пошли" - надо идти, даже если ты не уверен в том, куда идти и что там, куда вы идёте, делать. Питер весь подобрался, приготовился, за спинами друзей устремился... Только вот одно небольшое обстоятельство всё же не могло его не смущать.
- А, эм... а мы знаем, как остановить это? - Пит бочком протиснулся меж двух друзей и кивнул на Иву, на которую решительность поттеровского "пошли" не оказывала абсолютно никакого воздействия, - Может, там подползти как-то можно или ну...
Одна из ветвей со свистом рассекла воздух, атакуя неудачно пролетевшую мимо птицу, которой лишь чудом удалось избежать рокового столкновения. Питер шумно сглотнул и принялся переводить взгляд с одного друга на другого, ожидая от них команды к действиям. Морально он готовился к марш-броску сквозь враждебно настроенные ветви на помощь другу, который, возможно, сейчас тоже настроен не слишком дружелюбно. Если они правы и полная луна действительно делает его агрессивнее любого подростка в переходном возрасте раз в десять. А то и больше. В любом случае отступать уже некуда, верно?